Об этом интервью мы договаривались лет пять. То я звоню Козакову – узнать, что нового. То звонит он – рассказать, что нового. А как насчет интервью? «Сейчас еще не время. Вот сыграю Лира (сыграю Шейлока, домонтирую фильм, начитаю Бродского для радио, закончу запись для телевидения) – тогда обязательно». Так понемногу и накатил юбилей всеми любимого артиста, чтеца, режиссера и литератора. И времени для интервью – теперь уже непременного – осталось всего ничего. Се ля ви, как говорят в дальнем зарубежье.

Говорим опять по телефону: сейчас за Козаковым придет машина и сквозь пробки повезет его на «Мосфильм», где он монтирует новую картину. Как он считает, главную и итоговую. Он там хочет через Шекспира показать свою эпоху. Потому что Шекспир – провидец.

-- Вы простите, лечу на монтаж, вечером договорим, а пока – тезисно, хорошо? …И вот, значит, семьдесят лет. У Сережи Никитина, когда ему исполнилось 60, был замечательный парафраз из Пастернака: «Юбилей от дня рождения ты сам не должен отличать». Ну что такое юбилей? Юбилей театра – понятно. Юбилей у главрежа – тоже понятно. У Окуджавы был юбилей – но он знаковая фигура, «больше чем поэт».

А я – лицо приватное. Так сложилась жизнь. Говорю так не потому, что думаю, будто нет людей, для которых я что-то значу. Не от ложной скромности и не от гордыни. Но я уже не верю в общественное веселье. Мы разучились делать капустники, а выслушивать торжественные поздравления – более чем глупо. Я у Пушкина вычитал одну историю – он ведь, как известно, собирал исторические анекдоты… Так вот, Потемкин преследовал жену одного генерала – как скажут теперь, хотел ее трахнуть. Она долго не давала. Потом дала. И Потемкин по этому случаю устроил большой фейерверк. Генерал: что за праздник? Потемкин: твою жену, мол, трахнул наконец. А генерал ему: «Ну и что? Экий кирикуку!». Вот и мне, наблюдая эти наши юбилейные фейерверки, хочется сказать: «Экий кирикуку!».

Что для меня важно, если уж я доскрипел до такой даты? Невольно оглядываясь назад, я все равно зацикливаюсь на том, что делаю сегодня. Потому что пока ты что-то делаешь и хотя бы немного думаешь о будущем – ты живешь. И для меня важно, что я по-прежнему действую. Играю Короля Лира в театре. Буду монтировать фильм-спектакль «Король Лир» для канала «Культура». Параллельно делаю чрезвычайно важную для себя работу – трехсерийный фильм «Играем Шекспира» для ТВЦ. И там через шесть шекспировских ролей, которые я сыграл в разные годы (Гамлет, Полоний, Тень отца Гамлета, братья Антифолы в «Комедии ошибок», Шейлок и Лир) я прослеживаю все эти времена, в которые мы жили – мы, актеры и наша публика.

Вот тут – уместно оглядываться назад. Как уместно оглядываться в книгах. Только что вышел «Третий звонок», воспоминания, в них уже 916 страниц. И уже почти готова новая книга – «Живая галерея». Где уже уместно не только вспоминать, но и анализировать. А 14 октября на канале «Культура» будет премьера спектакля «Медная бабушка». В 1971 году я ставил эту пьесу Леонида Зорина с Роланом Быковым во МХАТе. Она о Пушкине, о поэте и власти, об одиночестве гения, и заканчивается она знакомством Пушкина с Дантесом. Сцена, когда Николаю I говорят, что Пушкин не просто талант, но, наверное, гений, а тот отвечает: «Тем хуже для Пушкина. У гения могут быть свои дороги, а у моей страны – другие», – эта сцена вызвала у тогдашних властей неприятные ассоциации, и спектакль был запрещен. Теперь я поставил его заново, с другими актерами, и эта работа для меня принципиальна. Потому что «порвалась связь времен». А я этого не хочу. Я восстанавливаю ее, как могу. И часто возвращаюсь назад, потому что черпаю там силы для сегодняшнего дня.

Принципиально и то, что этот спектакль выйдет именно на канале «Культура». Мне даже представить себе страшно, если бы он шел, допустим, на Первом канале. Там публика уже привыкла к телевизионному «общепиту», к этим безразмерным лентам на 120 серий, когда можно смотреть обрывками, потрепаться с друзьями, выпить чайку, пропустить серию-другую. Вы только представьте себе «Войну и мир», из которой выпала глава-другая! Идет девальвация восприятия, отношения к искусству, а значит, идет деградация культуры и нации.

Я дружил с Давидом Самойловым. И теперь с певицей Наташей Горленко делаю чтецкую программу по его стихам. И тоже: Давида уж столько лет нет, а я по-прежнему черпаю от него силы. У меня уже очень многих друзей не стало, вся комната увешана их портретами – но это для меня живые люди, они присутствуют в моей жизни. И мне хочется, чтобы эта связь не рвалась. Поэтому все мои главные работы для меня принципиальны и давно обдуманы.

Я люблю читать стихи и записывать их на пленку – возникает иллюзия, что от тебя что-то останется. Хотя бы для моих правнуков, тем более, что внукам моим уже 17 и 24, и есть маленькие дети. Есть для кого трудиться.

Вот вышла на диске моя работа «Черные блюзы Лэнгстона Хьюза». На самом деле это работа 1977 года, но ее выпустили сейчас, и она продается в магазинах. А если еще точнее, то я начал ее в 60-е, и это был мой первый опыт телеспектакля. И я потом делал эти блюзы с разными актерами, а в 1977-м записал их сам. Так и живу, почти по Ленину: шаг вперед – два шага назад. Или шаг назад – два шага вперед.

Такая же история была с Тютчевым. Мы с Аллой Покровской сделали программу для телевидения в 60-х. А в 70-е эту же программу я записал с Беллой Ахмадулиной. А в 80-е сделал по Тютчеву телефильм с Аллой Каменковой. И это для меня не случайность: я люблю додумывать мысль во времени. Как говорил Пастернак, «Во всем мне хочется дойти до самой сути. В работе, в поисках пути, в сердечной смуте. До сущности протекших дней, до их причины, до оснований, до корней, до сердцевины».

Сегодня по ТВЦ идет очередная серия «Таирова», а почти одновременно по «Культуре», отталкивая сам себя, я буду опять рассказывать о телевидении – от 54-го года, когда я впервые туда попал, до сегодняшнего дня.

Это то главное, чем я живу.

Но надо еще и деньги зарабатывать! Поэтому снимаюсь в 4-серийном телевизионном фильме «Узкий мост» в небольшой роли бывшего дипломата и отца главного героя этой семейной истории. 18 октября запланированы съемки в комедии «Три пожара», где сыграю короля наркомафии Соломона – человека, чокнутого на «Крестном отце» и Бабеле. Но это все штучные фильмы, а в сериалах я не снимаюсь. Я вообще не понимаю, как человек может, тупо упершись в телевизор, смотреть эти сотни серий, все эти «Бедные Насти». Недавно слушал по радио выступление одного продюсера, который заявил, что сериал – это будущее и что Голливуд совершил страшную ошибку, отказавшись от производства сериалов. А сериал – это, повторяю, общепит, который грозит вытеснить «штучный товар» в искусстве. Продюсер этот ссылается на рейтинг, на спрос – словно он не искусством занимается, а торгует пивом. Панама все это! Я даже злиться перестал, думаю: какое тебе до всего этого дело! Успокойся! Делай свой штучный товар, кому-то он еще пока нужен. А общую тенденцию ломать не могу и не собираюсь.

Что такое общепит? Это значит: люди принюхиваются к дерьму, привыкают к нему. А привыкать к дерьму – плохо. Это приводит мир на грань конца. Такие мысли мне приходят в голову не в связи с собственной неизбежной смертью. Есть же дети, есть внуки, им надо жить. И вообще жалко: когда-то творили Гомер, Шекспир, Пушкин, Толстой. Где все это, куда исчезает, в какие дыры истории проваливается? А без них остается всеобщая депрессия, которую порождают те же Бесланы, Ираки, Грозные… Конечно, человечество всегда ждало конца света. Но это не совсем то же самое. Сегодня мы ждем не теоретического апокалипсиса, а конкретных атомных бомб. Вот в чем разница. В свое время, когда изобрели пулемет, тоже считали: появилось оружие массового уничтожения. И постреляли за прошедшее с тех пор время много народу. А сегодня это уже детские игрушки. Сегодня ясно: попади атомная бомба в руки бен Ладену или в Северную Корею – и ничтоже сумняшеся бабахнут при первом же удобном случае. И – привет уже не только Шекспиру.

Меня поразила мысль Бродского: человечество вступило в постхристианскую эпоху. Когда Заповеди остались только на бумаге. И путь сильные мира сего стоят со свечечками у амвона, но в реальной жизни они про эти Заповеди давно забыли. И от этого все в мире резко меняется, от политики до этики и эстетики.

Вы посмотрите: я же теперь выбился в образованные люди! Никогда себя таковым не считал, но на фоне того, что происходит, я теперь вынужден считать себя образованным. А это значит, дело плохо. Вы послушайте, что и как говорят теперь по телевидению, какие ударения ставят, как употребляют слова, не понимая их значения! Неважно? Но все в мире взаимосвязано. И оттого, что на глазах происходит вырождение нации, грусть берет ужасная.

А жить надо. Надо. Вне дела я жить не могу, уже пробовал. И видел счастливых людей – в Израиле, к примеру. Ну, значит, они могут быть счастливы. А я русский актер, я корнями связан с русским языком и русской культурой. С ней и общаюсь, чтобы черпать в ней силы. А из людей? Живу не то чтобы замкнуто, но выбираю – куда идти и с кем разговаривать. И часами говорить, как прежде, могу теперь с очень немногими…

12 октября, 22 часа. Диалог

Одиннадцатичасовой рабочий день в монтажной «Мосфильма» закончился только потому, что мы же все-таки договорились продолжить разговор («Я сейчас только этим живу, – объяснил Козаков, извиняясь за поздний час. – Вы не представляете, как это увлекательно. Вот монтаж: »Быть или не быть« читают, продолжая друг друга, Пол Скофилд, Смоктуновский, Лоуренс Оливье, Высоцкий, Мел Гибсон и ваш покорный слуга… Приезжайте, я дома»). Еду. Пробок, слава богу, уже нет. По приезде мне немедленно предъявляются новая книга «Третий звонок» и вышедший на фирме «Мелодия» диск «Лэнгстон Хьюз. Черные блюзы». На плейер ставится «Жил отважный капитан» – («Это песенка моей жизни» – говорит Козаков), – которую он недавно напел под упоительные импровизации Игоря Бутмана. И вот так, под любимую обоими музыку мы продолжаем разговор – уже в режиме диалога. Но урывками: беспрерывно звонит телефон, и Козаков все время кому-то отказывает в юбилейных интервью. Экая кирикуку!

-- Есть только один после Христа учитель для русскоговорящего человека: Александр Сергеевич. «Пока в России Пушкин длится, метелям не задуть свечу!» – это написал Давид Самойлов. Посмотрите, как контрастно он жил. Невиданная глубина мрака, депрессии, трагичности. И – поразительное как бы легкомыслие. В мировой литературе только у Шекспира были такие перепады. В этой контрастности, непредсказуемости и есть кайф жизни. Я счастливый человек: встречаться с такими людьми, соприкасаться с такими титанами! Но быть просто счастливым – глупость. Нельзя быть по-настоящему счастливым, если не думать о смерти. Читайте об этом у Монтеня, моего любимого философа. И нельзя быть гением, если нет юмора. Возьмите Т. (Козаков называет прославленное в кино имя) – ни тени юмора! Поэтому, может, и великий режиссер, но – не гений. Ирония, самоирония – без них нет полноценной жизни.

-- Я что-то не замечал, чтобы российской жизни была свойственна самоирония…

-- Еще как! Пушкин, Гоголь, Чехов, Зощенко, наконец. Поэтому их юмор так трагичен. Я это очень остро чувствую. Мрачнее меня нет человека. Но мне нужен и Гете и «Жил отважный капитан…».

-- Вы оптимист или пессимист?

-- Моя мама рассказывала притчу. Были два близнеца: оптимист и пессимист. Решили их характеры как-то поправить. Пессимисту подарили деревянного коня, красивого и в яблоках, – чтоб радовался. А оптимисту подарили конское яблоко – чтоб расстроился. Просыпается пессимист: «Ну вот, опять подарили коня в яблоках, а я хотел вороного!». Просыпается оптимист: «А у меня была живая лошадка! Только она убежала…». Эта позиция мне ближе. Вот вы меня слушаете, я ставлю вам пластинку, мы говорим – и я сейчас абсолютный оптимист.

-- Вы самоед? У вас были моменты, когда вам не нравится вами сыгранное? Когда от телевизора хочется отвернуться?

-- Сколько угодно. Я даже выключал телевизор вообще.

-- А свыше вам кто-нибудь диктует?

-- Мне кажется, иногда бывают моменты… таланта. Только не гения. Гений – это когда человек определяет пути развития поколений. Пушкин – гений, Толстой – гений, Блок – уже не знаю. Станиславский – единственный гений русского театра. В кино: Чаплин, Эйзенштейн, Феллини, на грани гениальность – Боб Фосс. А я артист способный. Потому что вокруг очень много неспособных. А гениев сегодня нет. Может, еще только нарождаются. Хотя мы друг другу говорим постоянно: это гениально! И тут же забываем.

-- Сегодня по телевидению покажут вашу первую кинороль – Шарля Тибо в «Убийстве на улице Данте». Какое самочувствие у вас было тогда?

-- По-тря-са-ю-щее! Я такого счастья больше не испытывал: меня позвал сам Ромм играть вместе с самим Пляттом, самим Штраухом, а пробовались на эту роль до меня мой учитель Массальский, Кторов! Это было совершенно телячье счастье. Вообще, вы все-таки разделяйте, когда вы спрашиваете для интервью, а когда – для себя.

-- А я не разделяю – зачем?

-- Тоже правильно.

12 октября, 0.30 ночи. Голос с экрана

А на телеканале «Культура» Козаков уже рассказывает о телевидении, которое он не смотрит, любит, ненавидит, бранит, благословляет и для которого работает. На экране «Обыкновенная история», «Пиквикский клуб», «Современник» на Маяковке, «Современник» разрушенный, «Тень», «Безымянная звезда», басни Крылова, «Покровские ворота», Арбенин из «Маскарада», Пастернак, «Фауст», Мандельштам, Бродский, Дюрренматт, Артур Миллер, «И свет во тьме светит» по Толстому. И Пушкин, Пушкин, Пушкин, Пушкин.

До юбилея остаются сутки. Он наверняка еще успеет отработать пять смен в монтажной, послать ко всем чертям десяток репортеров и перечесть «Женитьбу Фигаро».

Текст: Валерий Кичин