Интервью с Андреем Смирновым

Исполнитель главной роли в фильме «Елена» (2011) рассказывает об Апокалипсисе, о послушании на съемочной площадке, депрессивности отечественного арт-хауса и сломанных ребрах

Это надо спрашивать у Звягинцева… Я могу сказать только о том, что относится непосредственно к моей роли. Хотя я, конечно, видел картину. Единственное, что я могу высказать, это что артхаус российский – при том что там есть очень талантливые ребята – производит не просто унылое, а депрессивное впечатление. Кого ни возьми – Бакурадзе, замечательный Боря Хлебников. Кого ни назови, семь-восемь фамилий. В конечном итоге даже фильм Попогребского «Как я провел этим летом» (2010), который получил приз в Берлине. Все эти фильмы в каком-то смысле о том, что жизни в России нет. Тут к молодым примыкают и такие мастера как Балабанов. Мне кажется, стоит задуматься, обвинять ли в этом самих мастеров или реальную российскую действительность. В этом смысле картина «Елена» – страшная картина. Убийство происходит между делом, обыденно. И ни покаяния, ни возмездия. Думаю, нам стоит задуматься, почему у нас такое кино.

Интересно, что фильм совсем не упрекают в снобизме или высокомерии, такое впечатление, что этот план не все считывают. Много говорится о классовом конфликте богатых и бедных, а о том, что это еще и конфликт интеллигентного мира с миром, грубо говоря, варваров, почти ничего. А ведь там это есть.

Конечно, там это есть. Не знаю, мне кажется, сама эта героиня и вся ее семья, все они воспроизведены режиссером настолько талантливо, внимательно, что упрекнуть авторов в том, что они плохо относятся к бедным – невозможно. Они воспроизведены, в сущности, с такой же степенью любви, понимания и знания, как и мой герой. Более того герой этот ведь малоприятный. Есть в нем что-то отталкивающее, вызывающее отторжение. Режиссерские симпатии и антипатии очень тонко в этом фильме взвешены. И мне кажется, что классовая точка зрения на эту картину далеко нас уводит и не совсем справедлива. Если уж говорить об обобщении, то наверное это обобщение касается не конкретных классов, а вообще нравов российского общества. И нравы эти воспроизведены с неумолимой жесткостью. Все просто, обыденно, очень узнаваемо, словно говорит нам: «Таков мир». Никаких проповедей за этим фильмом не стоит.

Вы придумывали для себя, кто все-таки ваш герой? Это ведь не очень типичный для нашего кино образ богатого человека.

Я сам ничего не придумывал. Нет послушней актера, чем режиссер. Потому что ты понимаешь, что только один человек на площадке знает, какой фильм он строит. Так что любой режиссер, находясь в шкуре актера, старается, как можно точнее сделать то, что от него ждут. Хотя, конечно, мы этот вопрос обсуждали со Звягинцевым. Все наши нувориши – это либо бывшие комсомольские работники, либо бывшие фсбэшники, либо это ученые, которые вовремя ушли в бизнес. Это могут быть ученые, связанные с ядерной физикой, с работой на оборону, оружейники… Мы решили, что для кэгэбэшника у меня физиономия не та, для комсомольца – тоже, так что мой герой – бывший ученый. Таких людей меньше, чем гэбэшников и комсомольцев, но они есть.

Есть такое распространенное мнение, что если боишься актерского наигрыша, возьми на роль хорошего режиссера и получишь ровно то, что нужно. Как думаете, с чем это связано? Как вы работаете?

Так же, как любой артист, только без каких-то персональных претензий. Для меня ведь это скорее хобби, хотя последние двадцать лет я зарабатывал на хлеб именно как артист. А никаких особенных отличий я не вижу, просто стараешься не наигрывать (смеется).

Звягинцев говорил, что боялся сначала с вами работать, именно потому что вы режиссер, а придется заставлять вас делать какие-то вещи.

Нет-нет, никакого режиссера, когда я по другую сторону камеры, нет (смеется). Нужно просто слушать, что говорит режиссер, и стараться сделать это. Я не вижу тут никаких проблем.

Говорят, вас в первый съемочный день привело в гнев пальто, в котором нужно было сниматься…

Ну, мы в результате нашли общий язык с художницей по костюмам. Понимаете, шел поиск костюма. У этого персонажа должны быть хорошие, дорогие вещи. Но я же точно знаю свою внешность, поэтому чисто глянцевые вещи на мне не могут смотреться – другой тип. Поэтому нужно было найти эту грань. Пальто очень дорогое, французское, я в нем – в сцене с машиной.

То есть все-таки бывают ситуации, когда вас что-то смущает?

Если бывают, мы это обговариваем. Но Звягинцев просто очень хороший режиссер. Для режиссера ведь важнее всего две вещи: знать, что ты хочешь, и уметь это объяснить другим. Звягинцев режиссер высокопрофессиональный, а таких у нас всегда было мало. Хотя теперь появились такие постановщики, как Бекмамбетов, профессионализм которого поражает. Это же относится к Звягинцеву, у которого в голове существует вся картина, ее ритмика. Я был уверен, что какие-то куски, которые мы снимаем, на монтаже вылетят из картины (я сам так снимаю, с большим запасом). Например, вся поездка героя на фитнес. Она с такой подробностью сделана: вот он выходит из квартиры, вот он на лестнице, спускается в гараж, едет, останавливается – мимо люди идут, вот он получает ключ от шкафчика. Я был уверен, что все эти кадры вылетят. А Звягинцев сделал кусок, который волшебным образом пробуждает некую тревогу по отношению к герою. Там очень точно все снято. То есть у Звягинцева не только вся картина, мясо ее, были в голове, но и ритм будущего фильма, и длина кусков, и их сопоставление – все это требует очень высокого профессионализма.

«Елена» очень сильно отличается от того, что Звягинцев делал раньше. Вам первые его два фильма нравятся?

Первые картины просто шедевры, я считаю. «Возвращение» (2003) – замечательная картина, ни на что не похожая, недаром она была так высоко оценена в Венеции. Да и вторая картина довольно сильная, хотя она сложнее, длиннее и в ней есть определенные слабости, но там есть выдающиеся вещи. «Елена» действительно совсем другая, но, понимаете, тем и отличается настоящий художник: он не повторяет того, что уже сделано, ищет что-то другое. Но надо сказать, что определенная жесткость взгляда есть во всех трех картинах.

А как вам кажется, есть в «Елене» рифма к другому периоду российской истории, в котором были революция и гражданская война?

Я не вижу. Понимаете, ведь хорошее кино, оно не проповедует. Художник старается понять людей, о которых он нам рассказывает. Любая заведомая идея, если она лежит в основе картины, уводит эту работу от искусства.

Звягинцев вроде бы не любит давать актерам читать сценарий, с вами он ведь по-другому работал, да?

Да, я читал сценарий целиком. Но я вообще, честно говоря, не собирался сниматься. Я сидел в монтажной, монтировал собственную картину («Жила-была одна баба» (2011) – EMPIRE), сделанную после тридцатилетнего перерыва. Мне прислали сценарий «Елены», Андрей позвонил, и я его, когда мы делали актерские пробы, предупредил, что прервать монтаж не смогу. Мы сняли пробы, прошел где-то месяц, потом Андрей позвонил и сказал, что приедет. Приехал он утром, с бутылкой хорошего кальвадоса. Я сказал: «Немного рано, но давайте». На его счастье дома были моя жена и сын. Я сказал, что даже речи не может быть, потому что я шесть дней в неделю работаю с монтажером, но эти на меня накинулись! «Это такой режиссер, от таких предложений не отказываются…» Насели! Я думаю: «Но как?..» Андрей сказал: «Мы под вас приспособимся». И действительно, я решил, что я прервусь на две недели, весь апрель прошлого года я снимался по выходным, а с пятнадцатого мая выделил на съемки две недели. Но надо сказать, что производство организованно у него очень четко.

Не по-артхаусному четко?

Абсолютно! При этом я умудрился сломать два ребра. Причем я не сознавался, потому что стыдно сознаться, что это я с сыном валял дурака. А сын – здоровый лоб девятнадцати лет, ну и сломал мне два ребра. На съемке мне стало худо от боли. Поехали в больницу, мне сделали укол. Но все эти сцены – за рулем машины, плавание в бассейне – это все со сломанными ребрами. Но это моя была вина. Я наврал, что поскользнулся в ванной (смеется). Мне стыдно было сказать, что я, старый ремесленник, позволил себе такое легкомыслие! Неудобно было, но потом сознался.