Грех или не грех?

Александр 3ельдович снял грандиозный фильм «Москва». Он претендует на шедевр. На самом деле – вроде как провал. Фильм никому (или почти никому) не нравится. Однако забыть его невозможно. Перед нами весьма талантливая картина – может быть, неудачная.
Это не картина даже, а некое философско-художественное высказывание сродни, например, «Философии одного переулка» Александра Пятигорского или «Парадокса об актере» Дидро. Читаешь и не поймешь, что перед тобой – вроде какие-то персонажи есть, но они не имеют характеров, вроде и разговаривают друг с другом, но не общаются, и отношений между ними нет. Сюжет тоже отсутствует – есть ряд высказываний на тему. Герои нужны только для выявления и проявления авторской мысли. Они взаимозаменяемы, а посему лишены личности и самоценности. Если кто-то из них ненароком выпадет из повествования – ничего страшного не произойдет. И страдать по нему не станут, а может, и самого исчезновения не заметят.
В «Москвe» художественность «забивает» философию – фильм снят отдельными крупноблочными сценами, каждая из которых напоминает картинку из модного глянцевого журнала. Эстетика ленты пышет помпезностью и великолепием, и посему сама лента невероятно выразительна.
Впрочем, эстетика является здесь и философией, и главным содержанием. Ведь явленное нам произведение рассказывает о людях, живущих абсолютно новым сознанием, неведомым доселе российскому пространству – визуально-виртуальным. Оно и существует только в рамках некой эстетики, а по сути представляет из себя стопроцентную пустоту и накипь. За красивой оболочкой таится Еe Величество Бездуховность.
Пять героев сей странной драмы – мать с двумя дочками и их друзья-любовники Психолог, Бизнесмен и Друг Бизнесмена – занимаются исключительно тем, что мучаются от безделья, выясняют друг с другом отношения, истерикуют, пьют, предаются различным видам разврата. У них у всех очень много денег, и девать их решительно некуда. Остается глобальная Пустота.
В этой Пустоте лежит и тихо умирает сновидческий земной мегаполис под названием Москва. Он достиг своей кульминационной точки, предела, финиша и теперь ждет Апокалипсиса. В нем есть все, «кроме дешевого кокаина» – так почему-то утверждают герои. Но можно не сомневаться, что рано или поздно они злак сей обрящут.
Эта Пустота порождает особые, изломанные формы культуры и досуга. Вот вдруг выйдет одна из героинь на некую фантомную эстраду и споет под изысканный и глубоко продуманный авангардный аккомпанемент «Враги сожгли родную хату». Споет декадансно, на одной ноте, выпевая каждый слог, подобно кукле, попискивающей слово «Ма-ма». Прошлого нет и никогда не было, какие-то враги когда-то сожгли какую-то родную хату – и это классный прикол. Мифов тоже уже нет, а оттого нет и сознания как такового – все сожжено вместе с «хатой». Вместо мифов – фишки и знаки ушедших эпох, которых не существовало. Есть лишь одно сплошное настоящее, которое нечем заполнить.
А еще есть Могила Неизвестного Солдата – на нее приходят в финале фильма герои, выбравшие вместо нормальных отношений нечто среднее между содомией, инцестом и свальным грехом. И ничего никогда не будет, Будет только скучная луна на скучном небосклоне и уставшая в своей незыблемости Москва, в коей есть «Храм Христа Спасителя. Там люди молятся Богу» и «Кремль. Там живет президент», как говорит, взирая на реальность, один из героев картины.
Впрочем, есть еще и нарушающий сию картину рабочий, понарошку стреляющий пальцем в Бизнесмена, и в ответ услышавший от такого же рабочего собрата: «Ничего не получится. Они живучие».
То есть значит, есть тут нормальные люди, которым еще чего-то надо от жизни – например, перестрелять всех бизнесменов. И, похоже, режиссер с ними вполне солидарен. Ведь сами посудите, что остается делать с этими прожигающими жизнь трутнями? Зачем они нужны? Почто они впились в реальность и теперь пожирают ее, высасывая из нее все соки? Ради собственного самоудовлетворения? Так удовлетворять-то уж нечего, удовлетворились по самые уши. А далее – фантомы, фантомы, тридцать тысяч одних фантомов… Почти потусторонний мир, почти Тот Свет, почти Ад. Ну пускай в него и отправляются, другим место освобождают.
Да, есть нормальные люди. Рабочий вот. И, видимо, сами авторы. Они явно отделяют себя от этих истеричных сволочей и относятся к ним с явной брезгливостью. Даже без иронии и уж тем более без юмора. И, конечно, без всякого сочувствия. Нет, был среди героев один небезнадежный – Психолог, да потому и самоубийством покончил. Жить в мире подобных уродов невозможно.
Так когдa-то советские режиссеры изображали тлетворный Запад. И не просто «когда-то», а на протяжение всей Советской Власти. А названия-то какие были «Суд сумасшедших», «Заговор обреченных», «Ночь без милосердия». Там на экране разворачивалась вот такая же, как в «Москве», Вакханалия Сытых, а порядочные люди или сходили с ума («Суд сумасшедших») или кончали самоубийством («Мост перейти нельзя»).
Надо сказать, что все те фильмы были плохие – хотя порой и выразительные, и талантливые по режиссуре. Иронии в них не было, юмор отсутствовал, размышления о сути человека не наблюдалось, сюжет не развивался, а стоял на месте, обличая и клеймя, а персонажи напоминали тени Аида, обреченные на вечное прозябание в царстве мертвых и лишенные света Коммунизма. Жанр сей назывался: «памфлет».
Казалось, умер он навсегда. Ан нет, воскрес. И не в «Москве», нет. Лет на десять раньше. То есть, в общем-то, и не умирал – просто в другую реальность переместился – из западной в советскую. Был такой фильм «Осень, Чертаново» Игоря Таланкинa, тоже весьма выразительный и запоминающийся, тоже снятый в черно-красной гамме. Там тоже играла Ингеборга Дапкунайте – точно такую же героиню. Тaм тoжe все мучались невыносимостью жизни, вели псевдофилософские разговоры ни о чем, трахались, а затем сходили с ума и кончали самоубийством.
А потом появилась «Музыка для декабря». Там имелись все вышеназванные компоненты, а диалог и вовсе было не отличить. Он составлялся примерно по такой схемe: «ДЕВУШКА. А ты знаешь, кукушка кукушонку купила капюшон … (поворачиваясь к собеседнице) Как в капюшоне он (шепотом) смешон… СОБЕСЕДНИЦА, Ты сука, сука, сука, я тебя ненавижу!(падает). Как же ненавижу я тебя, суку!». Тут еще может появиться некто ОН, который вяло произнесет сквозь зубы, допустим: «П…ц» или еще что-нибудь в этом духе. Главное, чтобы не было контекста. В этом весь смысл. Контекста быть не должно. Ведь весь фильм об этом – о Глобальной Пустоте. А Пустота порождает пустоту.
И еще появятся подобные ленты, не сомневайтесь.
А, собственно, почему? Потому что у интеллигенции отняли Контекст ее существования. И теперь она мир видит вот так. Он для нее и в самом деле обессмыслился.
А больше всего на свете интеллигенция ненавидит интеллигенцию. Продажную и продавшуюся Желтому Дьяволу, утонувшую в бессмысленных высокопарных разговорах, превратившуюся во вторичный придаток мира капитала, все на свете обессмыслившую враз и навсегда. «И о Боге забывшую», – сказал бы Н.Бурляев.
Да ведь и в самом деле Грех видеть мир, как пустую оболочку, лишенную всяческого движения. Обладатель подобного видения сам сей Грех и совершает. Ибо подтверждает, что остановился в развитии, застыл на точке однообразия, приводящей к опасному духовному герметизму, который и порождает различных фантомов. Только не в обществе, а в душе вышеназванного вуайера-интеллигента.
Характерно, что подобные душевные коллапсы происходят с художниками, когда общество отнюдь не стоит на месте, а бурно развивается. Так, например, «Осень, Чертаново…» была поставлена в период перестройки. Да раньше она появиться и не могла. Когда общество действительно стояло на месте (в годы «застоя») возникали произведения, пропитанные тонкой нюансировкой отношений, отстраненно-изысканной иронией, глубоким сарказмом и экзистенцией. «Долгие проводы», «Чужие письма», ленты Данелии, фильмы по сценариям Мережко – все они каждый по-своему свидетельствовали о духовной катастрофе, происходящей с обществом, но при этом были насыщены внутренним движением. Декларируемого безразличия, замешанного на затаенной истерике, в них не наблюдалось.
Сегодня же апокалиптическое сознание цветет и пахнет. Оно уже почти взяло верх над искусством в начале 90-х. Сегодня им пропитаны газетные страницы – достаточно взять в руки «Московский комсомолец» – но, кажется, в кинематографе оно почти сходит на нет.
Хотелось бы верить, что фильм «Москва» станет ему памятником – столь же грандиозным и показательным, как Храм Христа Спасителя или церетелиевский Петр – лужковской Москве 90-х.
Но все таки боюсь, что памятник сей снова оживет и пойдет, как Командор дальше, дальше, обходя вполне безобидных Петра вместе с Храмом Христа Спасителя. Ведь и не памятник это, а Зомби…