Ничего не обещаю, но в начале прошлого века у нас было четыре поэта на букву «Б», определявших всю поэзию: Блок, Белый, Бальмонт, Балтрушайтис. Почему же в начале нынешнего не может быть четверых на ту же самую букву, что определили бы кино? А где ж их еще искать, кроме как на «Киношоке», если даже на его открытии председатель Большого жюри вынужден был заметить, что такого жюри не собрал бы никто никогда, никакие жоэли шапроны и марко мюллеры (Битов, Бэлза, Виктюк, Анатолий Васильев, Владимир Васильев, Ирина Антонова, Досталь и Ерофеев)? И вот рискну: в день начала просмотров в первой же конкурсной картине («Happy people» Александра Шапиро, Украина) в одной из главных ролей был помянут парнишка, которого я люблю. И он как раз на букву «Б». Сашка его зовут. И он еще упомянул, что вообще-то в Анапе у него три картины. Ну, может, четыре – точно не помнит. Правда, не он их снимал, хотя является одним из лучших режиссеров этой страны и лет ему уж за полтинник. Но Баширов – не просто буква «Б». Он также постоянный председатель жюри конкурса «Кино без пленки» и на данном, юбилейном фестивале, по странному совпадению – ученик. Окончив бог знает, сколько ПТУ и МГУ, во ВГИКе он числился именно в мастерской Анатолия Васильева. Такое количество совпадений действительно напоминает декадентство, и мы немедленно поговорили:

- Ну, я стараюсь не ездить. Ну, может, штук сто видел. В Каннах не был. В Венеции получил приз в год дефолта (1998) за «Железную пяту олигархии».

- Чем Анапа отличается от Венеции?

- Как-то не задумывался. Щас, подожди… Вчерашнее придавило немножко. Вообще я не знаю, что такое Анапа. Может, только вот берег имеет индивидуальность. Но для меня этот фестиваль --утро, эдакое полусумрачное, я ем кефаль, пью водку с арбузом, сидит на глазах Битов, и мы смотрим, как плавают дельфины. Хе-хе-хе… Разве этого недостаточно, чтобы сюда вернуться?

- Ты уж три года – председатель одного из жюри. И что ты для себя открыл за это время? Людей, фильмы?

- Кать, ты о чем? Ты ж понимаешь, что через пять миллиардов лет наше Солнце потухнет. И все построенные дачи будут обесточены. Особняки – тоже. Хе-хе-хе… Вот это жюри, в конце концов, стало таким интимом… Это – интим, кусок жизни, очень сдружающий, и как бы все тут суть человеческие открытия. Мы же тут живем в пространстве повседневной атаки. Нет, никого я не открыл – ни узбеков, ни татар. По большому счету дело не в кинематографическом пейзаже. Он достаточно тусклый. Я же помню, когда у нас в Питере на фестивале Свету Баскову забирали в милицию, и разгорался скандал: был реальный скандал, но это были времена нонконформизма. А теперь? Ну, сама скажи… Где теперь дух нонконформизма? Где формат беспредела? Трэш? Экскременты культуры? Попытка сформулировать себя – беспомощная абсолютно? «Кино без пленки» – программа, все больше становящаяся телевизионной какой-то. Нет, я сам такой. Я эти проблемы решал еще до того, как сделал «Белград, Белград». Мне казалось, возможность снимать свадьбы-похороны на видео – она не создает кинокультуру. Сам факт электронного сигнала не является поэтическим и, пожалуй, вообще не способен быть художественным. Это ж не пленка, в которой есть химия и механика и которой можно манипулировать, как временем и пространством, что гуманно. Видео – негуманно. Но, когда я снял «Белград, Белград», для себя решил, что это пойдет как «холод». Холод неоглобализма, унификации, когда в норме анти-индивидуальность. То есть: «Ладно, это засада, но надо как-то справляться, и пусть видео для меня будет лишь взглядом человека из окна, не более».

- И как же с таким настроением ты будешь судить конкурс?

- Так это ж самое прикольное. Призы мы присуждаем коллегиально. Хе-хе-хе… Нет, я беру на себя ответственность, но не за то, чтоб вырабатывать критерий, а за то, чтоб его выработал коллектив, даже если он маленький. Сейчас нас трое с девушкой с Украины и парнем из Литвы – казах так и не доехал. Я люблю власть и умею ее использовать, и больше всего люблю мобилизовать людей на атаку, как – помнишь, с картошкой? Когда победа, я впереди на лихом коне, а вот если мы проигрываем, то я немножко сзади, хе-хе-хе… Роль руководителя должна быть незаметной. Люди должны сами закрывать грудью амбразуру, по собственному желанию. Они ни в коем случае не должны догадаться, что я это заказал.

- Ну, значит, нам с тобой говорить не дают, все тебя с кем-то фотографируют, от бассейна не дойдешь, озвереть можно… Мало того, тебя любит все руководство «Киношока». Уже много лет тебя, думаю, любят Ира Шевчук и Сережа Землянухин, и Вера Мусатова. Во всяком случае относятся положительно. А за что? Ты вообще сам можешь сказать, за что любят?

- Я не знаю на самом деле. Правда. Про руководство вообще не знаю – у меня ж нет возможности их коррумпировать, хе-хе-хе…

- Не надо так шутить, вдруг не поймут?

- Вычеркнешь. Но меня это тоже так же заводит – тайна человеческого обаяния. Или звериного. Откуда? Как режиссер, я озабочен, чтобы в моем кино были люди, и их притяжение было бы максимальным. Киногения очень важна. Но черт его знает, что они видят. Вероятно, они хотят видеть такого отца, мужа, сына, брата, или они хотят вот эту самую искрящуюся доброту и светящийся столп нравственности… И чтоб он был бесконечен…

- Как ты.

- Да. Мои персонажи – это обычно взорванное сознание мелкого буржуа, несложившегося революционера. И люди очень любят то, что от них не зависит. Смотреть на воду, огонь, на кошек, хе-хе-хе, собак… Может быть, я для них – такое же существо, которое живет само по себе. Свобода, она – вещь притягивающая. Мне кажется, людям нравится, что есть нечто, что они не могут себе позволить. И тут приходится, между прочим, брать на себя все это – все, что они не могут се6е позволить. Другие мечтают быть красивыми, талантливыми, великими, ужасными, безобразными, падать лицом в салат, а ты вынужден это делать. Только тогда они узнают в тебе себя.

- Какими хотели быть?

- Да нет, какие есть…

- Часто матом ругаешься?

- Стараюсь не при женщинах. Как человек деревенский…

- Имей совесть, Баширов.

- Хе-хе-хе. Но если брать такой критерий – вроде снобистского ханжества, тогда, конечно, деревенский. Просто это прет, и все. Что я тебе буду объяснять? «Мат – концентрированная энергия», «архетип русского языка» и т.д.? Но мат – реально вещь, основанная на языческом ужасе, ниже пояса. Цивилизация ведь отрицает смерть и рождение, предполагает, что они – точно за ее пределами, а мат – это всегда смерть и рождение.

- Если бы тебе сейчас дали много-много денег – неограниченно, ты бы снял максимально длинное кино, максимально навороченное или наглое?

- Да нет, Кать, пойми: кино – это проблема любви. Если все есть, оно естественным образом рассказывается или поется, хе-хе-хе. На самом деле не нужно много денег. Ну, тыщ шестьсот – и можно снять абсолютно великолепный фильм. Там был бы такой бульон жизни, в котором было бы все, чего мы хотим. Люди смотрят кино и читают книги, чтобы в конечном итоге согласиться с тем, что они смертны. И это самая важная вещь, когда Шекспир или Чехов говорят им: да поживите еще, вы имеете на это право, в этом есть смысл.

- Слушай, а почему люди не верят, что имеют право жить?

- Ну, может, не согласны, что созданы «по образу и подобию» и что все это значит. Значит, самим же надо творить, а не тяжело и бесконечно зарабатывать на еду, квартиру, машину, дачу… Но счастье, сама понимаешь… Ну, сейчас такая идет атака на само понятие… Оно формулируется как «успех», и очень важно отсутствие пота и перхоти.

- Скоро я перестану пользоваться дезодорантом. Из принципа.

- Вроде бы трудно сказать, что такое счастье, а вообще-то – как нечего делать. Живи со своим талантом. Но почему-то не все готовы телепортироваться, создавать миры вокруг себя…

- Если бы ты снимал кино про «Киношок», что бы в него вошло?

- Придавила… Здесь столько смешного, столько человеческого… Вот там в Венеции – это позерство, демонстрация, ярмарка тщеславия, а в Анапе такого нет. Есть, конечно, смешные русские амбиции, но они такие милые. Это же все про бывших наших друзей и братьев, про «братские республики», а они никуда не делись. Они же, наоборот, становятся здесь все большими братьями, родственниками, и все это идет в будущее. Тут вообще ностальгия по красоте империи. Уникальный случай и возможность – согласись – что нить… ну, как это там, у Шекспира – сама посмотришь – но она не порвалась. Нить не порвалась, и кино существует. Это, грубо говоря, обратная сторона демагогии политиков. Они разъединяют, а мы объединяем пространство советского кино. Другого у нас все равно нет. Ну, конечно, я бы не снимал открытие и закрытие… Но я, может, снял бы арбуз и дельфинов, и все, что тебе говорил, и чего-то бы вышло хорошее.