Андрей Кончаловский, которому 20 августа исполнилось ровно семьдесят, – один из немногих действующих режиссеров своего поколения. Начинавший работать в далекие шестидесятые – как соавтор Тарковского, с которым они написали сценарий «Андрей Рублев» (1966), и как самостоятельный режиссер, снявший экспериментальную «Асю Клячину», – он до сих пор, что называется, на плаву. По крайней мере последний «Кинотавр» открывался именно его картиной «Глянец» (2007). Как раз в дни юбилея фильм выходит на большой экран.

Биография этого режиссера – и личная, и творческая – всегда изобиловала парадоксами. Он уехал в Америку на волне своего российского успеха, чтобы начать буквально с нуля; приверженец авторского кино, он согласился сделать клип для Димы Билана; кинематографист до мозга костей, поставил несколько опер и снял «Одиссею» /Odyssey, The/ (1997) для ТВ. Сейчас Андрей Кончаловский в Будапеште, где снимает мюзикл по сказке Гофмана «Щелкунчик».

-- Я слышала, Андрей Сергеевич, что вы не собираетесь праздновать юбилей. Почему?

-- По единственной причине: не люблю большого скопления людей. Уже двадцать человек за столом – многовато, согласитесь. Не поговоришь по душам – просто слышно не будет. Ну а сто, двести – это уже для меня нонсенс, тоскливый официоз.

-- В общем, никаких широкомасштабных празднеств, я так понимаю, не предвидится. Ну а вообще день рождения – это что-то особенное для вас? Какие чувства вы испытываете, когда вас накрывает очередная дата? Не грустите?

-- Даже не знаю. И потом, какие чувства можно испытывать, когда бежишь?

-- Бежишь?!

- Ну да. Мне, представьте, очень важно в свой день рождения пробежать километров 12, не меньше. Если я еще могу это сделать, значит, дела мои не так уж и плохи. В прошлом году мы с Юлей одолели 30 километров…

-- Как, бегом?!

-- Пешком, но быстрым шагом, причем по довольно-таки гористой местности.

-- Прочитав вашу книгу «Возвышающий обман», я убедилась, что вы – большой любитель преодолевать препятствия. И каждый ваш фильм – учитывая, что все они очень разные, – это очередной марш-бросок… Символично, между прочим, что ваша ранняя «Ася Клячина» была настолько антиглянцевой, что ее сочли за клевету. И вот теперь, через сорок лет, вы снимаете «Глянец»…

-- Не вижу в этом сопоставлении никакой особой символики. Просто все мои картины, во всяком случае большинство из них, снятых о наших реалиях, в какой-то мере отражают состояние общества. И «Ася», и «Курочка Ряба», и «Дом дураков» /House of Fools/ (2002) – все они посвящены какой-либо актуальной на тот момент теме. Скажем, «Курочка Ряба» – картина о зависти, о распаде колхозов, о распаде России, если брать шире… «Дом дураков» – о глобальном отсутствии понимания между противоборствующими сторонами, ну а «Глянец» – о том, как Россия переживает свое новое состояние, прогибаясь под рынок. Вот и все.

-- Тем не менее многие полагают, будто «Ася» – картина вневременная, вне актуализации, и потому это лучший ваш фильм. Иоселиани так и говорит: вот, мол, если бы Андрей пошел по этому пути, по «Асиному», то как режиссер достиг бы больших высот…

-- Ну, Иоселиани, конечно, замечательный – интеллигентный, талантливый, образованный, – но… ведет себя неумно. Всю жизнь пытается наставить меня на путь истинный – как мне жить и что делать. А ведь я ему подобных советов не даю, заметьте. Пусть снимает свои фильмы – лучше или хуже, это его личное дело. А я буду снимать свои – лучше или хуже, и это уже сугубо мое личное дело.

-- То есть вы считаете, что в нынешней ситуации «Ася» невозможна? Метод устарел?

-- Да не в методе как таковом дело. Как сказано у Чехова – нужно, мол, не о форме думать, а писать из души. А я так устроен, что мне каждый раз интересно что-то новое, интересно поменять стиль работы, жанр картины и так далее. Говорят же, что режиссер снимает всю свою жизнь один и тот же фильм – просто интерпретации разнятся. Я к таким не принадлежу. Стоит картине закончиться, как она напрочь перестает меня занимать: я уже живу следующей, которая, возможно, будет кардинально отличаться от предыдущей. Вернуться к прошлому можно, правда, на другом витке. Я вот «Курочку Рябу» отчасти снимал методом «Аси», которая всем так нравится. Хотя «Курочка» – комедия, и снимать ее, как «Асю», просто невозможно: у комедии свои законы, это вообще вещь такая… выгнутая, особенная. Кстати, и в «Доме дураков» я применял навыки, которые приобрел на съемках «Аси», ибо работал с настоящими «психами», больными людьми, в реальном дурдоме. В общем, не важно, какая форма, метод, способ. Главное – чтобы тебя самого это целиком захватывало, а не было сделано из-под палки, под продюсерским давлением и диктатом, как в Америке.

-- А что вы думаете о влияниях, подражаниях? Пересмотрела вашего «Первого учителя» (1965) и заметила там сильное влияние Куросавы: поскольку сама росла по соседству с местами, где происходило действие этой картины, мне показалось, что герои ведут себя не слишком естественно. Не как киргизы, а как японцы, одним словом.

-- Но я ведь пытался выразить не японскую ментальность, а именно киргизскую, позаимствовав у Куросавы лишь внешний рисунок, стиль. Смешно, но и Куросаву в свое время ругали почем зря, что он, дескать, далек от японских реалий, подражает европейским режиссерам. Ругали и Бергмана, исказившего, по мнению критиков, суть шведского характера: говорили, что он кончился уже после «Девичьего источника» /Jungfrukallan/ (1959)… Меня вот тоже ругают более или менее регулярно, распекая на все лады и приговаривая, что я непонятно кто: американец, русский или европеец. И если все-таки русский, то какой-то не такой… Плохой русский, одним словом.

-- То есть западник, в отличие от вашего брата, славянофила и романтика-монархиста? Вы ведь всерьез считаете, что Россия, избрав православие, пошла по неверному пути?

-- Не могу сказать, что Россия пошла неверным путем, это было бы по меньшей мере неточно. Коль скоро мы идем этим путем вот уже более тысячи лет… Другое дело, что это был выбор, который и определил ее сегодняшнее состояние. К сожалению.

-- А вам не кажется, что выбор всегда предначертан? Что иного и не могло быть?

-- Это неправда. Не нужно недооценивать роль личности в истории. Поскольку Россию крестили насильно, то Владимир Красное Солнышко с таким же успехом мог обратить свою страну и в мусульманство, и в католичество. Страна была богатой, а в православных церквях очень красиво – много золота, величественный обряд. Внешняя сторона дела все и предрешила.

-- Существует такое мнение, что, дескать, Запад – это структура, порядок, разумность, а Восток – неразбериха, скопище бесов, сплошная магма подсознания вместо сознания.

-- Так-то оно так, но даже не знаю, хорошо это или плохо. Проблема в другом: в том, что внешне-то мы – европейцы, а внутренне – азиаты. Или – полуазиаты. Азиатов внешне с европейцами не спутаешь. А мы никак не помечены, не маркированы, и оттого-то такая путаница происходит.

-- Вы довольно много времени провели на Западе. Если отбросить этикет и заглянуть к европейцам поглубже в душу, как они на самом деле относятся к России?

-- Безусловно враждебно – как же еще? И это давно началось – железный занавес между православным миром и католическим всегда существовал. И оттого, что православный мир гораздо легче может договориться с мусульманским, нежели с католическим, латинское сознание воспринимает Россию как нечто опасное, чуждое. Даже не как врага, а как непонятную экзотику, не вписывающуюся в европейские каноны. И географическое местоположение здесь ни при чем. Скажем, Албания, которая находится на территории Европы, – отнюдь не Европа. А вот Эстония, близкая к нам географически, – все-таки Европа.

-- Европа, в которой Достоевского еще лет пятьсот не будет. Если будет вообще.

-- Ну и что? И пусть не будет, бог с ним, с Достоевским. Разве культура определяется наличием или отсутствием Достоевского? А не отношениями между людьми, ответственностью, доброжелательностью и прочими признаками цивилизации?

-- Но если русские породили Достоевского, стало быть, его частица есть в них самих? Значит, именно они, а не эстонцы смогли аккумулировать этот дух?

-- Боже ты мой, а до Достоевского русский дух был или нет?

-- До Достоевского был, скажем, Пушкин. А до Пушкина – русское Средневековье, породившее свои духовные высоты.

-- Мы берем только какой-то узкий коридор, короткий период. А формирование культуры – действенной, повсеместной, заключающейся в доброте, взаимопомощи, личной ответственности, – оно складывается очень долго, веками.

-- Тем не менее вы сами говорите, что из Запада, Европы как будто выкачан дух, что она оскудела.

-- Это не я говорю, а Шпенглер. Тут, конечно, не поспоришь. Но это разные вещи, не нужно путать. Если там культура исчерпалась, то у нас она и не начиналась. По крайней мере, в том смысле, который я сейчас имею в виду.

-- Андрей Сергеевич, в свое время в СМИ вы выступали от лица «реакционера». Теперь вот и книга ваша к юбилею выходит – «На трибуне реакционера». Эпатажное название, ничего не скажешь.

-- И я с удовольствием под этим подписываюсь. В своем роде «реакционером» был и ваш любимый Достоевский. Это не принято говорить, но я считаю, что для России демократия – не лучший путь. Для того чтобы проводить реформы, нужна очень сильная политическая воля. И, как ни странно, страх. Россия всегда зиждилась на чувстве страха, который сейчас отсутствует. Казнят же в Китае за экономические преступления – почему у нас так не сделать? Я бы ввел смертную казнь для тех, кто убивает и насилует детей. Вон в Португалии за многие годы в первый раз пропала девочка, так вся страна стояла на ушах. У нас же пропали тысячи детей, и никто и бровью не повел.

-- Как «реакционер» вы, по-видимому, не приветствуете и современное искусство, часто заигрывающее со злом во всех его проявлениях, пересматривающее старые гуманитарные ценности?

-- А вот здесь все как раз наоборот. Виноваты не сами творцы, виноват потребитель, неспособный воспринять большого писателя, великий роман или фильм. Ибо при помощи рекламы можно раскрутить хоть кусок туалетной бумаги.

-- Это началось с Энди Уорхола, вы полагаете?

-- Еще раньше, с Малевича. Я вот никак не могу дописать статью «От черного квадрата к черной дыре», посвященную теме замены духовного содержания рыночной стоимостью.

-- Возможно, просто грядет иная эра – более визуальная, нежели вербальная?

-- Это-то и драматично. Визуальное легче воспринимается и ведет к легкому пути полузнания.

-- Стало быть, вам неинтересно с более молодыми собеседниками, воспитанными скорее на визуальных образах?

-- Да нет, почему же? Скажем, с женой мне очень интересно, хотя она из совсем другого поколения. И там, в этом молодом, незнакомом племени, оказывается, есть любопытные люди. А вообще-то мне интересны люди, которые знают больше меня. Ибо сколько ни учись, все равно знаешь очень и очень мало…