Медведь -- это нормально. Страшнее всего -- беглые

Марина Разбежкина занимается документальным кино с 1989 года, поставила художественные фильмы «Время жатвы» (2004) и «Яр» (2007). Сейчас она снимает свой новый документальный фильм вместе с постоянным оператором Ириной Уральской. Работают без помощников и без денег. Закончила сценарий нового игрового фильма и еще одного документального, на съемки которого уйдет не меньше полутора лет.

- Вы преподаете в Мастерской документального кино в Школе кино и телевидения при Высшей школе экономики. Как оцениваете трудовые резервы будущего документального кино?

-Появилось новое поколение очень перспективных студентов, которые приходят не из интеллигентных семей. Они мне нравятся гораздо больше, чем интеллигентные, читающие мальчики и девочки.

- Потому что не знают правил?

- Потому что интеллигентные мальчики и девочки существуют в другом временном пространстве. Они существуют в прошлом. Они живут контекстом великой культуры, но эти контексты совершенно не работают сейчас. Иногда мне кажется, что я моложе своих студентов, потому что лучше и точнее оцениваю современную всем нам жизнь. Полтора года назад я со своим кировским студентом сидела и пыталась сделать из его материала фильм; отсматривая материал, я увидела большой деревянный хер, который стоит посреди деревни, который, как я поняла, мог как раз связать все повествование. Я спросила: "А почему его нет в фильме?" Он зарделся: "Мне вам было неудобно даже это показать".

А сюжет о том, что в этой заброшенной деревушке, где нет даже электричества, живет один из современных лидеров язычества. Старик, совершенный идиот, для которого язычество – свод невразумительных текстов. И к нему ходят молодые идиоты, чтобы обращаться в язычников. Достаточно агрессивное движение, в котором язычество смешивается с фашизмом.

- Документалист – благоприобретенное или врожденное качество?

- Думаю, врожденное. Например, моя восемнадцатилетняя студентка Валерия Гай Германика была всегда в дредах, с кучей заклепок на губах, бровях и прочее, в немыслимых одеждах. Но когда она брала камеру, ее переставали замечать. Или сейчас другая моя студентка снимает человека, окружение которого сниматься не хочет. Но ее при съемке никто не замечает. Хотя она работает с достаточно большой профессиональной камерой. Она не раздражает людей.

Часто люди говорят репортерам: уберите камеру! Мне нельзя сниматься! Потому что – ищет милиция, или мы знаем, что человек ворует, или попрошайничает… Но когда появляется настоящий документалист, человек перестает ощущать ту опасность, которая исходит, скажем, от кинорепортеров. Потому что подлинного документалиста не интересует "жареное". Человек всегда чувствует, когда интересен он сам. Человек, у которого есть странные способности к документальному кино, должен непременно испытывать страсть к жизни. Он может ее ненавидеть, он может ее любить, но – мощная страсть. Я хочу эту жизнь показать, я хочу этого героя показать. Люди так же благодарно откликаются на эту страсть, как на любовь.

- Насколько нам известно, в семнадцать лет у вас появилось причудливое увлечение на всю жизнь: вы месяцами в одиночку бродите по лесам в поисках оторванных от внешнего мира деревень-цивилизаций. Не страшно в лесу? А если медведь?

- Медведь – это нормально. Страшнее всего – беглые. Беглые – это нехорошо. Но с ними просто надо уметь правильно разговаривать. Единственный раз я испытала настоящий страх. Я тогда ходила больше двух месяцев. Наконец, решила возвращаться домой. Переправилась через большое, незнакомое мне озеро – увидела на той стороне городок. Огромный памятник Ленину был настолько несоразмерен окружающему пространству, что хотелось плюхнуться на живот и просто ползти к нему – такое сильное впечатление идола он производил. Попыталась устроиться в гостиницу, но мне сказали, что меня сейчас отведут в милицию, потому что у меня что-то с паспортом. Выяснилось, что этот городок называется Плесецк. Надо было срочно уезжать, но я смогла купить билеты только на следующий день в общий вагон. Вагон оказался набит людьми, которые вчера вышли на свободу из лагерей строгого содержания. Поезд был какой-то семьсот веселый, ехали мы довольно долго, эти две ночи я не спала.

- Там совсем не было мирных граждан?

- Там был один мирный гражданин, которого я, в итоге, спасла. Очень горжусь, что в моей биографии есть спасенная человеческая жизнь. Это был парень, которого отправили в отпуск из Афгана сопровождать гроб с телом друга, и на этом поезде он возвращался назад. Все напились и стали выяснять, где страшнее, в Афгане или на зоне. И один из свежеосвободившихся, который водку пил бутылками, не останавливаясь, одну за другой, из горла, и, казалось, не пьянел (я еще восхищалась), выпив очередную бутылку, разбил ее, держась за горлышко, и с этим "цветочком" пошел на парня-афганца. Поняв, что его убьют еще до того, как он до Афгана доедет, я завизжала и повисла у урки на спине. В нашем отсеке ехали трое совсем молодых парней, деревенских, у которых это была первая, достаточно случайная отсидка, и они дико боялись попасть обратно. И я, вися на парне с розочкой, закричала им, что его надо срочно заломать, потому что, если произойдет убийство, их заберут тоже. Они его пожамкали немного, завалили на ту полку, которую я для себя приготовила, и он отключился. Когда утром я ему рассказала, что случилось накануне, он был в диком ужасе, потому что не помнил абсолютно ничего.

- А какие глобальные сюжеты диктует документалисту наше "сегодня"?

- Меня лично всегда интересовала частная жизнь человека. Не подглядывание в щелку, не интим, а частные переживания человека. Обязательно простого человека. Как персонажи, меня совершенно не интересуют знаменитые люди. Хотя сегодня я снимаю довольно известного человека. Он впервые согласился сниматься, для нас это очень ценно, мы стараемся не спугнуть, не раздражить.

- Не мечтаете снять фильм об олигархе? У них ведь тоже есть частная жизнь…

- Я совсем недавно впервые была на VIP-тусовке (это было связано со съемками). Такого количества агрессивной эмоции и фальши, которое исходило от этих людей, я еще никогда не получала. Не хочу. Фальшь переношу очень плохо. И стараюсь не контактировать с социумом, который эту фальшь излучает. Они нам не дадут снимать их так, как мы снимаем простых людей. Будут демонстрировать, изображать. Сложно снимать людей, которые все время на юру.