Интервью с Мариной Разбежкиной, режиссером фильма «Яр» (2007) из конкурсной программы «Кинотавра»-2007.

-- Все же не совсем отсутствует. В одном из моих ранних фильмов «Я верую» были показаны разные верования: политические, языческие, христианские, внутренние. Это был некий срез общечеловеческой ситуации начала 90-х, эпохи перемен. И там был очень хороший эпизод, который мы сняли в Марийской республике, в которой до сих пор язычество очень сильно и борется с христианством. Там была показана роща, где деревья с оберегами. В начале 20 века православные построили в конце дороги через рощу храм. И местные марийцы, справив в роще свою языческую нужду, идут в православный храм и молятся православному Богу. Это была попытка христианства бескровно приручить язычников. Но язычники, у которых боги везде, рассудили очень просто: почему бы еще одного бога не добавить к своему пантеону? Оттого, что они помолятся Христу, ни от кого не убудет. И вот в этой марийской роще совершенно исчезает время! Была зима, низкое солнце, по лесу шла старушка в зипуне. Она повесила веревочный оберег на дерево и начала молиться солнцу. Нас она не видела, потому что мы снимали из леса длиннофокусным объективом. Получилось очень выразительно. Также мы снимали язычников манси в моем последнем неигровом фильме «Каникулы».

-- Но там не было ритуалов.

-- Потому что мы хотели работать на уровне реального быта. А так как настоящие, а не карнавальные ритуалы не демонстрируются для всех желающих, а я не люблю просить изображать этого, мы решили отказаться от показа язычества. Но этот народ – вполне языческий, лес для этих людей полон смысла.

-- И в игровых фильмах вы решили раскрыть этот материал более широко?

-- Мне кажется, Россия до сих пор языческая страна во всех своих проявлениях. Язычество очень глубинно, оно в ментальности русского народа и до сих пор не изжито. Пантеизм – один из плюсов этого язычества. Есть и свои чудовищные минусы в виде жестокости, которая получает еще и политическую окраску. Естественно, я не буду заниматься этой темой во всех своих фильмах, но эти две картины предполагали ее существование.

-- Почему же пантеизм – это плюс? Он не свойственен европейскому человеку, который всегда был ближе к политеизму.

-- А мы и не европейские люди, скорее, азиаты – в том, что касается мышления. Я сейчас не готова спорить или соглашаться с вашим утверждением. Пантеизм для меня имеет значение как некое состояние души и контакт с природой.

-- Связаны ли для вас язычество древнее и неоязычество современное в виде экстрасенсов, колдунов, НЛО и астрологов?

-- Думаю, что это самая несимпатичная, чудовищная сторона язычества. Самая рациональная, грубая, примитивная. В ней нет генетических оснований. Но оно эксплуатирует самую дикую часть разума.

-- Какими источниками вы пользовались для отражения темы язычества?

-- Консультантов никаких не было. Я очень много занималась фольклором, пятнадцать лет сама бродила по лесам, встречалась с самыми разными людьми. Я застала даже первых раскольников, которые со времен раскола – имеется в виду церковный раскол эпохи Патриарха Никона и царя Алексея Михайловича – не выходили из своих маленьких поселений и сгорели во время сильных лесных пожаров 70-х. Видела очень многих людей в их вертикали. Когда ты в мертвой Архангельской деревне, где живет одна старуха, заходишь в дом и видишь в нем быт 17, 18, 20 веков, когда люди стирают при тебе одежду в тазу, сделанном из бересты два века назад, это очень сильное ощущение, которое меня очень сильно сформировало. Я ведь с 16 лет ходила по лесам, и ходила одна, что очень важно. Корреспондировала с лесом и людьми, а не с друзьями, так что я знаю этот материал очень хорошо, знаю много обрядов. Скажем, обряд опахивания, который показан в начале «Яра», существовал очень долго. Он даже был воспроизведен в одной из Архенгельских деревень музыкантом Дмитрием Покровским в 70-х. Есть даже пленка, где он запечатлен, правда, все женщины там одеты, а не обнажены, как полагается и как я показала у себя. Мы были в Этнографическом музее Санкт-Петербурга, и там тоже есть чудесные фотографии этого обряда. Песня про недоросточка, которая исполняется в фильме, появилась случайно, у Есенина ее нет. Она обнаружилась в сборнике Ивана Киреевского и очень мне понравилась. Но я думала, что речь идет о низкорослом мужчине – дескать, у женщины не удался жених. Я побежала к музыканту Сергею Старостину, которого давно знаю и который исполнял песню про козу во «Времени жатвы». И он попробовал разные варианты мелодии к этой песне, а также рассказал мне, о чем эта песня на самом деле. Оказывается, дело вовсе не в женихе, а в мальчике-подростке. Если женщина по какой-то причине теряла мужа и она была бесприданница, то она брала в дом мальчика лет тринадцати из бедной семьи, которому тоже сложно было бы жениться. Этот мальчик, до того как достигал мужского возраста, просто работал по дому, а после становился мужем этой женщины. Это было несчастье для обоих. Для него она была слишком стара, потому что девушки интересовали его наверняка значительно больше. Ей же он не мог обеспечить нормальную женскую судьбу, потому что был всего-навсего пацаном. И для этой песни с недоросточком мы придумали соответствующую сцену в фильме.

-- У вас есть сделанный в очень православном духе фильм «Странная свобода бытия» и есть священники в «Яре», показанные очень неприглядно. Как эти две точки зрения в вас уживаются?

-- Уживаются нормально, потому что я человек не только нецерковный, но и вообще неверующий, нерелигиозный. Меня в детстве окрестили, поэтому я могу участвовать в жизни Церкви. Например, я крестная мать нескольких детей – если людям этого хочется, почему нет? Я дружу с огромным количеством попов и монахов, которых совершенно не смущает мое неверие, у нас не бывает споров на эту тему. Они занимаются своим делом, я – своим. Есенин относился к религии с большим пренебрежением. Он – человек, критически настроенный по отношению к миру. И свой мир он увидел страшным, это я и попыталась оставить.

-- Как вы отнеслись к реакции критиков на ваш фильм?

-- Удивило то, что они не понимают. Мне кажется, в фильме все просто и прозрачно. Но потом мне стало ясно, что критикам свойственно мир вокруг них переводить в некие формулы. Но я показывала фильм своим друзьям, и тех из них, кто отключал мыслительную систему и включал только чувственную, затягивало как в омут. И у них не возникало ни одного вопроса к сюжету. Только после проникновения в это странное и страшное чувство начинался анализ. Думаю, что у критиков с чувственностью не все в порядке, они живут в каком-то выдуманном мире, который не имеет точек соприкосновения с реальностью. Когда-то давным-давно я читала Выготского, он мне открыл гораздо больше, чем другие исследователи Античной школы. Он писал, что произведения возникают не из слияния формы и содержания, а из их столкновения. Так, у Шекспира в произведениях происходят чудовищные события, но форма настолько прекрасна, что из столкновения формы и содержания рождается катарсис. Наша красивая «картинка» в «Яре» не случайна: она помогает человеку не погружаться в эти страшные события, отвлекает от них. Возникает странная надежда – не для героя фильма, а для человека, который его смотрит.