История Нанкинской резни: рецензия на фильм «Город жизни и смерти»

1938 год. Через семь лет после вторжения в Маньчжурию японские войска входят в военную столицу Китая Нанкин. На разрушенных улицах города начинается настоящая бойня.

Этот рассказ о Нанкинской резне начинается с невероятных по уровню исполнения батальных сцен – Стивен Спилберг встречает Алексея Германа: эстетская черно-белая картинка; километры совершенно реальных развалин; мельтешение сотен полуживых тел в кадре; ватники состарившиеся, как кажется, на настоящих людях; абсолютное торжество китайских пиротехников над компьютерной графикой. Другое дело, что, взяв зрителя штурмом, китайский военный эпик стремительно перестает быть таковым, превращаясь в бюрократическую по степени своей детализации историю геноцида, страшного, необъяснимого и этой необъяснимостью завораживающего, как завораживает, например, ближе к концу ритуальное шествие под барабаны.

Китай давно ждал весомого художественного свидетельства о нанкинской трагедии, но у Чуан Ли вышло до того страшно, что китайским цензорам пришлось вырезать из фильма особенно шокирующие сцены. У «Иди и смотри», который до сих пор по праву считался самым невыносимым фильмом о войне, теперь есть не то что конкурент, но брат. Так безысходно, невыносимо и дико на экране редко бывает: в черно-белое море насилия брошена целая россыпь положительных героев, среди которых есть и японский лейтенантик со спешно выгорающей душой. Но ни одному из них не суждено выбраться.

Машина зла вертится, как ей и положено, очень буднично, банально поскрипывая: «Японской армии нужно сто женщин для удовлетворения солдат», – зачитывает в католическом соборе приказ оккупационного командования старик со свастикой на руке (знаменитый Йон Рабе, о котором сами немцы только что сняли со Стивом Бушеми). Десятки женских рук тянутся вверх – от гибели не уйти даже в зоне безопасности, отбитой у японцев европейцем – по сути, их союзником во Второй мировой войне.