Нерыбья любовь

"Мы очень хотели найти друг друга, потому что жить друг без друга не могли. Но на всем земном шаре было лишь одно место, где мы могли встретиться, и до него было далеко. В холод и ветер, во льдах и снегах мы пошли туда и шли долго, но, как оказалось, были далеко не одни. Когда на это поле разделенной любви ворвалась целая толпа потенциальных любовников, в ней все смешалось до полного отчаяния. Мы искали друг друга по запаху, по голосам, по одним только нам известным приметам, хотя нас оттаскивали завистливые конкуренты, и кто-то другой постоянно пытался выдать себя за тебя. И все-таки мы нашлись и станцевали свой первый зажигательный танец, а после танцев всегда можно уединиться даже на пустом месте. Что мы и сделали, и никто больше не смел нас тревожить, и очень скоро я сделал тебе ребенка. Я больше никогда не смотрел на других.

Но там, на этом голом поле, совершенно нечего есть, и ты была страшно истощена к моменту, когда рожала. Ребенок родился сильно недоношенным, и место ему было лишь в барокамере, пока не попросит есть. И тогда мы подумали и решили, что кормить его будешь ты, только для этого ты сама должна вовремя подкрепиться. Я остался у барокамеры, чтобы ее охранять и не выпускать из виду, а ты отправилась домой – туда, где тепло и сыро, и найдется, чего пожрать. Ты снова шла долго, неделю, две недели, в холод и ветер, во льдах и снегах, но все-таки дошла. Тем временем у меня случилась катастрофа: барокамера отключилась, закачалась, разбилась, и наш ребенок умер. Но я продолжал стоять над ним, надеясь, что оживет. А над всей этой мировой территорией любви в сочетании с родильным домом сгустилась ночь, мороз крепчал, и ни один из соседей уже не мог его вынести. Тогда все мы, друзья по несчастью охраны недоношенных младенцев, сошлись в плотную команду и долго грели друг друга собственными телами.

Дома ты только успела привести себя в порядок, как снова случилось страшное. Ты просто купалась и ловила рыбу руками, а тут подплыло страшное чудовище и взяло тебя за жабры. Оно большое, зубастое, и зубы эти острые. Ты попыталась вырваться, хваталась за воздух, но оно утащило тебя под воду, и вода смыла все следы. Тем не менее, ты же знала, что обязательно должна вернуться, чтобы кормить ребенка, и ты сделала это, даже несмотря на то, что потом заблудилась в ледяной пустыне и замерзла в одиночестве. Ты только твердила себе, что надо встать и идти. Неделю, две недели. Тем временем наш малыш высунул голову из разбитого корыта и попросил поесть. И что было делать? Я отдал ему свой НЗ, но его хватило ненадолго. Да и для чего? Для того чтобы крошечное беззащитное существо попыталось из последних сил сделать свои первые шаги, а его тут же заклевал налетевший жирный буревестник? Как же я ненавижу буревестников… Однако голод и холод притупляют любые чувства, и я больше не мог стоять. Прошло сорок дней.

Если бы ты не вернулась в тот вечер, мы бы больше не увиделись. Не знаю, какой ценой ты рассчитала время, но когда я в тот вечер тебя увидел, никакая толпа не могла уже помешать обнять тебя и предъявить нашему маленькому ребенку. Ты тут же схватилась его кормить, греть, мыть, ласкать и баюкать, я даже на минуту почувствовал себя лишним. Но это было не так. Ты всю дорогу мечтала снова потанцевать со мной, хотя бы на прощание. Ты все всегда понимаешь. Без разговоров знаешь, что я не могу остаться, потому что тогда умру на твоих глазах, да и не хочешь этого на самом деле. Ты хотела только одного – чтобы я был жив и здоров, а для этого я теперь должен уйти домой – туда, где тепло и сыро, и найдется, чего пожрать. И ты даже не стала долго прощаться и рвать на себе волосы. Ты хотела лишь выпроводить меня как можно скорее, потому что мне предстояло снова идти по холоду и ветру, по льдам и по снегам. Неделю, две недели. А в ребенке ты была уже уверена. Если одно наше приключение заняло целый год, то с ним у тебя все расписано еще на долгое время. Надо же, чтобы он ровно ходил, чтобы оброс волосами, чтобы научился падать и подниматься и не хлопал крыльями, когда поздно. Ты взяла это на себя. Ты вырастила ребенка и отправила его в школу. Школа – другое место, его знают только дети. Срок обучения – четыре года, и ты должна помнить, какое у всех у нас это было сладкое счастье. Первое счастье в жизни".

Столь жгучая мелодрама вовсе не высосана из пальца, просто мелодрамы нынче касаются только птиц. Продолжив идею Жака Перрена, француз Люк Жаке перенес все внимание в "Птицы 2: Путешествие на край света" /Emperor's Journey/ (2004) на императорского пингвина. Он тоже не пощадил живота, проведя в Антарктиде 13 месяцев, и добился невероятных съемочных результатов. В описанной мелодраме ничего не придумано – все показано и смонтировано, как в кино про людей. У пингвинов даже появились собственные голоса – Он, Она, поэтический текст. Возможно, подобная гипербола у кого-то вызовет раздражение. "Птицы" /Peuple migrateur, Le/ (2001) были честнее по отношению к птицам. Тем не менее, "Птицы 2" явно честнее по отношению к людям. Они не скрывают, что всех человеческих сил хватает только на то, чтобы хоть самому не убивать пингвина. Никаких сил не осталось, чтобы его спасти, когда жрут, бьют, клюют или он леденеет от одиночества. Осталось лишь наблюдать за ним и затем делать из этого кино.