И в 58 лет можно оказаться в роли дебютанта. Известный кинодраматург Александр Миндадзе, долго работавший в связке с режиссером Вадимом Абдрашитовым, самостоятельно снял первый фильм. Блин не получился комом: «Отрыв» (2007) включен в программу 64-го Венецианского кинофестиваля. Сам Миндадзе, хоть на лавры не рассчитывает, да и факт участия в престижном кинематографическом форуме не переоценивает, признает важность последнего обстоятельства для прокатной судьбы картины.

-- Не изменяете себе, Александр Анатольевич. Прежних ваших героев накрывали магнитные бури, их отправляли за решетку за пущенные под откос поезда и избивало хулиганье. Теперь вот вы сняли фильм об авиакатастрофе. Чернухой попахивает…

-- Так ведь вся наша жизнь пропитана этим цветом! Не находите? Хотя шутить мне не хотелось. Делать кино об аварии тоже. Падение самолета осталось за кадром, меня интересовали не подробности ЧП, а люди, пережившие беду. Уже во время работы над сценарием одна за другой произошли ужасные трагедии в воздухе – сначала над Боденским озером, потом под Донецком… Впрочем, подобное случалось и с сюжетами фильмов «Остановился поезд», «Армавир» (1991), когда действительность догоняла мой вымысел.

-- Приятно чувствовать себя провидцем?

-- Не скажу, что обрадовался совпадениям. Скорее, наоборот, прямые параллели с реальностью были не нужны и даже вредны, поскольку вели к документалистике, а я не собирался показывать чужое горе через слезы, нашатырь, обмороки, морги и опознание останков. По-моему, это кощунственно. Хотелось написать человека на сломе, найти психологический, эмоциональный эквивалент его переживаниям, рассказать обо всем условно и отраженно. В итоге получился сложный, нелинейный сценарий с запрятанной экспозицией. Строго говоря, авиакатастрофа – лишь метафора, парафраз краха жизни. У главных героев фильма нет ни имен, ни прошлого, поскольку после случившегося не имеет значения, кем они были раньше, важно, что с ними происходит в настоящем.

-- Может, вы мизантроп, Александр Анатольевич?

-- Скорее да, чем нет, хотя наверняка утверждать не возьмусь, не изучил себя до конца. Впрочем, самоедство нынче не в моде. Для буржуазного общества привычнее улыбка на лице, демонстрация успешности и уверенности в своих силах. Это нашло отражение и в искусстве, где мы уже получили новую литературу, действующие лица которой не задаются традиционными русскими вопросами: кто виноват и что делать? И кинопроза умерла, едва произошла капитализация общества. В прежние, советские времена сценарии писались с прозаическим изыском, что сильно удивляло западных коллег. Они искренне не понимали, кому и зачем это нужно. Между тем в СССР существовала целая школа кинодраматургии во главе с Евгением Габриловичем. В кинематографе тогда работало много хороших писателей. Может, это и предопределило выбор мною профессии. Достаточно сказать, что рецензентом моего диплома был Гена Шпаликов. Нас учили не писать, а исповедоваться. Сегодня же оригинальные, неутилитарные сценарии мало кому нужны. Востребованы склепанные по голливудским стандартам сценарные разработки. Они сразу разбиты на сценки и кадры, чтобы было удобнее снимать. Это их основное и единственное достоинство. Во главу угла поставлена коммерция. Молодые люди с первого курса ВГИКа набивают руку на диалогах, халтуря в сериальных командах. Им невдомек, что после написания километров реплик для героев «мыльных опер» сказать свежее, незатертое слово будет едва ли возможно. Нет, я не идеализирую кошмар прошлой жизни, но тогда деньги на кино держало в руках государство, и главная задача заключалась в том, чтобы обойти цензурные рифы, сделав вид, будто уважаешь систему. Да, господдержка кинематографа сохранилась, не будь ее, боюсь, мы недосчитались бы львиной доли отечественных фильмов последнего десятилетия. И все же главной сегодня стала фигура продюсера. Деньги, в том числе казенные, крепко зажаты в его кулаке, и надо потрудиться, чтобы расцепить натренированные пальцы. Впрочем, так в любой киноиндустрии мира: все зависит от вкусов продюсера. С ним не забалуешь, он требователен и хочет иметь именно тот костюм, который заказывал, а не другой, пусть и хороший.

-- Вроде бы мода на малиновые пиджаки от Версаче миновала…

-- Появились другие заказы. На глянец, на гламурное счастье. По сути, речь идет о разновидности соцреализма для людей, стремящихся преуспеть любой ценой. В эту категорию попадают и начинающий банкир, и тетка, вчера занимавшаяся челночным бизнесом, а сегодня пожелавшая респекта. Кино обслуживает узкую прослойку нагулявших жирок и залоснившихся хозяев жизни, оно стало частью обязательного набора наравне с походами в модные рестораны, поездками на «правильные» курорты и визитами в фитнес-клубы. Раньше снимали фильмы на потребу про бандитские бригады, теперь – про неофитов, бьющих Богу поклоны. Тот же социальный заказ на новый лад: вкусно пожрать, весело погулять, немного помолиться и мягко поспать. Общество потребления! Так всегда было на Западе, где один стоящий режиссер приходился на сотню ремесленников-постановщиков, а пара настоящих сценаристов выбивалась из толпы поденщиков. Сегодня и мы пришли к тому же.

-- Кто, по-вашему, выделяется на общем фоне?

-- Напрасно думаете, будто услышите от меня новые имена. «Узок круг этих революционеров…» Первым на ум приходит Юра Арабов. Он стоит особняком. Могу еще назвать Игоря Порублева, написавшего сценарий к «Живому» (2006). Интересен Александр Родионов. Талантливый молодой человек, к слову, мой племянник.

-- Протежируете по-родственному?

-- После «Свободного плавания», по которому Борис Хлебников снял фильм, Саша не нуждается в дядиных рекомендациях… Наверное, есть и другие одаренные сценаристы, но у нас ведь какая беда: пока работа не экранизирована, о тебе не знают. Рукопись, лежащая в столе, никого не интересует. Режиссерам в этом смысле проще, за них говорят фильмы.

-- Ваши предпочтения?

-- Все очевидно: Кира Муратова, Отар Иоселиани, Алексей Герман. Классики! Из молодых в плюс к Хлебникову упомяну Александра Велединского. Уверен, от него многого можно ждать.

-- А «Отрыв» вы предлагали кому-нибудь из режиссеров?

-- Когда начинал писать, не думал, что сам буду ставить, но постепенно ощутил необходимость довыразить все, не прибегая к чужим услугам. Каких-то особенных проблем, которые, по логике, должны были подстерегать дебютанта, не испытал, поскольку много раз наблюдал, как работают другие. На мой взгляд, организационные сложности режиссуры – вещь преувеличенная. Труднее всего оказалось заставить себя соответствовать заявленному замыслу, чтобы максимально реализовать его.

-- Наверняка понимали, что судить вас будут с пристрастием?

-- Это меня мало волновало. С младых ногтей не комплексую из-за того, кто и что скажет. Пусть мелят, что хотят. Как сценарист я постарался дать ответ первой же картиной, показать, что умею и чего стою. А как режиссер… Я ведь не собираюсь делать это профессией. Продолжение последует, если появится проект, который по-настоящему увлечет. Во всяком случае, точно не стану заниматься этим из тщеславия. Опыт показывает, что человек создает лучшее, когда не пытается решать сверхзадачи. Стоит лишь примериться к великому, как моментально накрывает неудача. Если же делать что-то безответственно, словно между прочим, может родиться шедевр.

-- Именно так вы и снимали?

-- Хотите, чтобы согласился и еще раз расписался в нескромности? Режиссерский дебют был авантюрой в хорошем смысле слова, и я не жалею, что ввязался в эту историю.

-- А где нашли полтора миллиона долларов на безответственную затею и как эта сумма соотносится со словами о скупердяе-продюсере, считающем каждую копейку?

-- Прямо скажем, деньги не такие уж великие, сегодня люди с легкостью необычайной осваивают куда более серьезные бюджеты. Меня поддержала Роскультура, выделив часть средств, остальное предоставил Рубен Дишдишян. Спасибо ему. Продюсер наверняка понимал, что галиматья, которую я вознамерился снять, вряд ли сулит ему прибыль, но позволил себе такую роскошь, поскольку искренне любит искусство.

-- Ничего, Венеция принесет фильму и его создателям как минимум моральные дивиденды. Тоже неплохой капитал по нынешним временам.

-- Любопытная штука с этими фестивалями! И, кстати, чрезвычайно соответствующая эпохе. О том, что Юлия Райзмана номинировали на «Оскара» с картиной «Частная жизнь» (1982), где блестяще сыграл Михаил Ульянов, не написала ни одна газета в СССР: новость не сочли заслуживающей внимания. Владимира Меньшова и подавно не пустили в Голливуд на церемонию награждения, когда победила его «Москва слезам не верит» (1979). Мы с Вадимом Абдрашитовым дважды попадали в конкурсную программу Венеции – сначала с «Парадом планет», потом с «Плюмбумом». За последний фильм получили приз, о чем в «Советской культуре» вышла заметка на пару строк. Все! Еще четыре года назад с «Магнитными бурями» мы всерьез раздумывали, ехать ли на фестиваль, а если да, то на какой. Теперь же участие в конкурсе стало элементом престижа: на «Кинотавр» толпится очередь из продюсеров, о международных смотринах уже и не говорю. Это часть большой игры в киноиндустрию. Именно так ко всему и отношусь – как к игре. Никогда не был обделен общественным вниманием, давно получил свою порцию признания, и сегодня для меня важнее оценки тех людей, чьему мнению доверяю. Увы, круг единомышленников с каждым годом становится уже. И не только по причинам естественного характера. Произошла мутация сознания, этот удручающий процесс затронул многих. Заметили, что мы стали меньше общаться? Раньше были проблемы с водкой, но не с собеседниками. Теперь спиртного – хоть залейся, а потолковать по душам не с кем. Под гнетом советской цензуры мы искали опосредованные связи, разрабатывали подтекстовые пути, а сегодня можно говорить, что в голову взбредет, но монолог не превращается в диалог. Настоящие интеллигенты, и прежде числившиеся прослойкой, окончательно превратились в разобщенных одиночек.

-- Почему, кстати, вы, типичный представитель московской творческой элиты, всю жизнь писали о рабочей косточке?

-- Потому что именно эти люди составляют основу общества. К тому же не стоит думать, будто я с детства ел серебряными приборами на китайском фарфоре. Я вырос в коммуналке, служил в армии, работал секретарем в райсуде, набирая стаж перед поступлением во ВГИК. Нет, не смотрел я на мир через розовые очки, как кому-то могло показаться. Меня всегда интересовал, условно говоря, герой «Охоты на лис», я воспитывался в традициях русского искусства. К слову, большим грехом современного кинематографа считаю то, что он брезгует реальной жизнью, не отражает ее, игнорируя человека, по-прежнему живущего в хрущевке где-нибудь в Серпухове. Кто сказал, что от российского кино должно пахнуть исключительно дезодорантом модной марки? Оттого и «Магнитные бури», последний наш с Вадимом Абдрашитовым опыт, не хотят показывать по телевизору. Не формат, говорят. Совковая пропаганда была демагогична, но она хотя бы апеллировала к лучшему в человеке. Сейчас все перевернуто вверх ногами, что особенно заметно по телепередачам и сериалам. Не могу смотреть на это! Раньше по инерции включал, используя возможность полениться, создать видимость какого-то занятия, а теперь и от имитации отказался. Там нет ничего, что могло бы хоть краешком зацепить. «Доктора Живаго» моего товарища Саши Прошкина видел на диске, а остальное мне неинтересно. Поддельная реальность…

-- Получается, цензура – меньшее зло, чем искушение деньгами?

-- Начиная с «Охоты на лис», снятой в 1980 году, нам регулярно чинили препоны. «Остановился поезд», «Парад планет» и «Плюмбум» трудно преодолевали инстанции, временами было противно, унизительно, мучительно, но это пустяки по сравнению с тем, что происходит нынче. Деньги и есть худшая цензура. Самая свирепая, безвкусная и бессмысленная.

-- Но у нашего времени есть герой, Александр Анатольевич?

-- Скорее, с приставкой «анти»… Не представляю, кто сегодня тянет на роль выразителя народного духа. Долгое время таковым считался человек с запрятанным внутрь умом. Классический пример – Зилов из «Утиной охоты» Вампилова. Мы все тогда так жили: говорили одно, а думали другое. Сейчас равноценного персонажа нет. Или только я его не вижу?