Рецензия на фильм «Звук падения»: жизнь маленьких женщин в большом XX веке

Перед тем как снежный ком зимних праздников накроет морозными дедлайнами, в кинотеатрах можно успеть застать робкое дыхание уходящего лета — сагу о прощании с детством и конечности всех начал от дебютантки Маши Шилински. В Каннах «Звук падения» получил «Приз жюри» — одну награду на двоих с «Сиратом». Рассказываем, чем еще украдкой делится пасторальная драма, охватывающая весь XX век и упирающаяся в век XXI-й.

Каким бывает лето в Альтмарке? Чаще всего дождливым, с редко пробивающимся солнцем и пасмурным небом, которое нависает над волокном речки неподалеку от фермы. Под кровлей дома многолюдно, но не слишком шумно: столетие биографий сжимается до нескольких разворотов фотоальбома. По одним половицам бегали босиком четыре поколения девичьих пяток, а в стенах замурована общая тайна на всех.

В предчувствии Первой мировой войны белокурая девочка Альма (Ханн Хект) впервые ощущает присутствие смерти: другая светловолосая Альма безжизненным телом упокоилась на снимке — сестра, с которой та никогда не играла в прятки. Вторая мировая ворует юность у Эрики (Леа Дринда) — барышни-подростка, которая пытается понять, бьют ли фантомные боли по-настоящему. В 1980-х, уже в ГДР, Анхелика (Лена Урцендовски) как дикая лань несется по полю и морщит лоб от необходимости носить очки: в такой оправе она похожа на мать, которая не понимает розыгрышей и скучает по старшей сестре Эрике. В сегодняшнем дне изразцовая печь, что грела коленки девчонок, оставшихся в прошлом, плиткой сыпется на пол — и вообще из дома хочется выйти во двор, есть мороженое, шептаться с соседской девчонкой Каей (Нинель Гейгер) и не попадаться на глаза взрослым, если ты взрослеющая Ленка (Лаэни Гайзелер). А нужно приглядывать за младшей Нелли (Зои Байер) — у малышки на душе тоска.

Ханна Хект в роли Альмы на кадре из фильма «Звук падения»

«Звук падения» — летопись ощущений и рифмовка переживаний; как традиционная историческая драма картина Шилински не состоятельна. Драматургия освобождена от обязательных сцен и предполагает скорее интуитивное сопереживание, чем линейное путешествие по истории. Да и в целом поход на почти трехчасовую немецкую драму может показаться странным способом проведения досуга. Впрочем, если отбросить конструкты о вреде и пользе фестивального кино, можно относиться к фильму Шилински как к секрету, который тебе не предназначался — вдруг удалось подслушать, что говорят взрослые за не закрытыми дверями. «Звук падения» раскидывает невод от начала XX века до наших дней и ловит девочек-рыбок, которые отчаянно бьются о берег, пытаясь набрать в легкие воздуха.

Поначалу может смутить дезориентация, а отсутствие внятных сносок и календарных дат в углу экрана и вовсе спровоцировать раздражение. Но кинематографисткой руководит не желание запутать, а попытка стиснуть течение времени в общее ощущение, которое не проходит годами — будто живопись, где видишь историю целиком, а не поэпизодную эволюцию характеров. Кружево пасторальной вышивки Шилински мастерила вместе с супругом, оператором Фабианом Гампером. Лента перетекает из эпохи в эпоху почти бесшовно: если Альма боится уснуть и не проснуться, значит, к Нелли тоже ночью придет кошмар. Незаживающая рана, спрятанная в полумесяце ладони между большим и указательным пальцами, саднит у всех матерей. А мысли о смерти вьются словно назойливые мухи под потолком, чтобы случайно поселиться в голове у той, что дольше всех просидит в амбаре, не замеченная никем.

Лена Урцендовски в роли Анхелики на кадре из фильма «Звук падения»

Мотив вуайеризма — на экране жизнь, которую подглядели и подслушали — подпирает картину извне и изнутри: зритель словно бестелесный призрак витает меж помещений, дышит в затылки, замирает на цыпочках, чтобы его не раскрыли. Не полтергейст и не дух бабушки, которая не дожила до следующего дня всех усопших, а сгусток энергии неупокоенного и любопытного ребенка. Именно поэтому незавершенные события и обрывки фраз остаются в памяти неразгаданными посланиями, которые застревают в горле где-то между «что такое хорошо и что такое плохо». Трагичные метаморфозы преподносятся как рутинная канитель — эту покорность Шилински и ее соавторка Луиз Питер почерпнули из дневников. Фильм родился, вроде как сочинение по фотографии: Маша и Луиз вместе оказались на той самой ферме в Альтмарке — полвека как покинутой всеми живыми. Призраки, вероятно, бродили по комнатам и подсказали, где нужно искать. Появился снимок, где три служанки смотрели прямо в глаза женщинам из XXI века — теперь артистки не отводят взгляд от зрителей. Появился дневник, в котором дежурным почерком малограмотной горничной сообщалось о стирке белья и стерилизации, чтобы прислуга не могла огорчить господ. Будто бы сам собой появился киноязык, который сагу о трагедиях и ранах XX века показал не с платформы мировых катаклизмов, а с ракурса ежедневных маленьких несчастий в палитре женского опыта — фантомных болей и производственных травм.

Деа Дринда в роли Эрики на кадре из фильма «Звук падения»

Невидимость — вынужденная, желанная и ненавистная — становится и главной силой, и главным врагом. Каждая из девчонок на ферме хочет быть замеченной, раскрытой в своей румяности и цвете юности, не страшиться ни глубоких рек, ни соседских сплетен. Хочется чувствовать лето холодной водой на коже, а землю царапиной на ступне. Но стоит забыться — и приходит чужой взгляд — дяди или папиного друга, который заставляет стыдиться и прятаться, складывать руки крестом на груди. Это несоответствие внутреннего порыва открыться и внешней блокады становится толчком к взрослению и крушению девичьих фантазий.

Нинель Гейгер в роли Кайи на кадре из фильма «Звук падения»

Для каждой девочки родная ферма — весь мир, утопическая иллюзия, сотканная из знакомых шорохов, предметов и запахов. Дом — место, где ты точно знаешь, какая дверная ручка на вкус, даже если не можешь до нее дотянуться. Случайно подслушанные реплики и сцены, которые не должны были случиться, оставляют бреши в благоденствии и приглашают за стол печаль — особенно по большим праздникам. Когда уходит детство, оно оставляет в наследство осознание конечности не только нежного периода, но и всей жизни. Маленькие женщины ощущают, что смерть поселилась на ферме в Альтмарке задолго до них и несомненно переживет каждую. Останется память — субстанция тоже ненадежная и переменчивая, но она расскажет новым жильцам, что однажды «здесь была Альма».