Большой стиль от большого режиссера: рецензия на фильм «Утомленные солнцем»

«Утомленные солнцем» не зря дождались в этом году продолжения. По балансу масштабного замаха и исполнительской доблести, призовой поддержки и зрительской реакции – это действительно один из важнейших фильмов Никиты Михалкова. Может быть, не лучший, но уж точно отменно предъявляющий зрителю своего автора – вот он, мастер на пике формы, любуйтесь – азартно поигрывает артистическими мускулами, подкручивает седеющий ус, проплывает чувственной шаровой молнией большого стиля по заунывному пейзажу современного ему западного кино. Восхищение технической и художественной оснащенностью картины не могли скрыть даже ее яростные противники.

«Идеально выверенный претендент на “Оскар”», – вопила злопыхающая пресса. Кстати, по поводу прессы – фильм, благо 1994-й год был небогат на большие российские премьеры, доставил критикам много приятных минут. Они с упоением обсуждали все с ним связанное за исключением, собственно, самого кино. Разговор шел и о конъюнктурности творения и о степени патриотизма его автора, и о мифической нереальности изображенного на экране русского мира. И все же Россия в этом фильме Михалкова не сконструированный по какому-то специальному умыслу голливудский миф.

Автор действительно ее так видит. Материал подвергается мифологизации уже на уровне авторской интонации – для широкого зрителя, правда, этот эффект стал очевиден только на сиквеле, когда поднялись из земли убитые было герои, а с неба по-монти-пайтоновски выглянула голая фашистская задница.

В первых «Утомленных…» Михалков пока еще выстраивает миф крадучись. Палящее солнце, река, дачники в плетеных креслах, белые босоножки и парусиновые штаны, вдохновенное перешучивание за чаем – идиллический мир, который выстроен в первых пятнадцати минутах, легко принять за сиквел «Неоконченной пьесы для механического пианино». И именно в этот чеховский миф Михалков впускает своего Митю, где странный гость не к месту, как спетое в заснеженном парке жаркое танго (сцена из начала фильма). Шаг смелый, спорный, но рука не поднимается упрекнуть выстраивающего дачную жизнь режиссера в реабилитации «советского барства» – дескать, не видит мастер разницы между усачом Котовым и каким-нибудь стареющим служакой. Ведь он действительно не видит, не хочет. Оптика такая.

Очевидно, для Михалкова важна именно связь «русских» времен, их непрерывность. Поэтому блаженный Кирик в исполнении Владимира Ильина может вдруг обронить «господа», чтобы тут же смущенно поправиться, а убоявшиеся танков колхозники бегут к Котову в баню, словно к какому-то барину – не погуби, мол, кормилец, спаси. Именно мифический размах с торжественно влетающей в кадр молнией превращает скромную мелодраму о том, что старая любовь нечаянно нагрянет, в полотно о глобальной трагедии человека, мирно попивавшего чай на своей веранде, пока не скрипнула калитка и что-то не постучалось в отлаженную жизнь. При ином раскладе едва ли фильм смог бы столь больно щелкнуть по носу аудиторию, к 1994 году уже подуставшую от исторических обобщений и разоблачений.