Человеческая плесень: рецензия на фильм «Реликвия»

Узнав, что бабушка, страдающая деменцией, уже несколько дней не показывается в своём захолустном домике, Кей и её дочка Сэм решают приехать на окраину и проведать родственницу. В хижине сплошь тишина и расклеенные по всем предметам записки — чтобы старушка Эдна с её больной памятью не забыла выключить воду или закрыть дверь. Спустя пару неуютных дней (то на улице что- то померещится, то кошмар заставит вскочить посреди сна) исчезнувшая возвращается. Невозмутимое старческое лицо — совсем не такое, как на пожелтевших фото из молодости, а, напротив, обрюзгшее, утратившее красоту в безвылазных лабиринтах морщин и мертвецкой седине — не выражает ни единой эмоции. На все вопросы об отсутствии Эдна отвечает витиевато, как будто что- то скрывая. Хотя скорее просто не помня. Единственный по-настоящему тревожный знак — синяк на груди, напоминающий плесень со стенок дома, но и на этот случай припасён аргумент: «Стукнулась, наверное. Неуклюжая».

Вариантов немного: можно отдать мать в дом престарелых, где за всеми её чудаковатостями будут следить специалисты, чем и пытается заняться Кей, уехав в Мельбурн, а можно, как планирует заботливая внучка Сэм, кому-нибудь (ей же самой, например) на долгосрочной перспективе поселиться со старушкой. «Реликвия» по всем описанным атрибутам едва ли отдаёт заявленным жанром хоррор. Её территория — семейная драма, пропитанная слезами от осознания физической эфемерности близкого человека, но в то же время далекая от нетрансцендентного, рационального взгляда на проблему. Жалкая, исчерпывающаяся метафорика комнатной трагедии в любом другом случае истощилась бы на полуслове, но в дебютном полнометражном фильме Натали Эрики Джеймс всё кино как полуслово.

Волна слоубёрнеров — так называемых «медленно тлеющих» фильмов ужасов, которые лишены сюжетной динамики и упиваются своим неспешным темпом, отвратно (хотя в визуальном плане зачастую и эстетически очаровывающе) смакуя зловещий и поступательный процесс поглощения человека собственным же страхом, — не собирается утихать. «Ведьма», «Оно приходит ночью» или «Реинкарнация» задали тон, но эпигонствовать на такой короткой дистанции как минимум некрасиво. Бытует мнение, что у хоррормейкеров чувство прекрасного и возвышенного атрофировано, но на деле именно они максимально чутко ощущают даже самые незаметные, лёгкие бризы в рамках вечно странствующего жанра. Жанра прекрасного в своей отвратительности и возвышенного в идейных порывах. Вот и Натали Эрика Джеймс едва ли вторит именно «медленно тлеющим» — скорее бергмановским томным, безвоздушным драмам о том, как быстро человек становится ненужным и лишним. А попутно закидывая в свою корзинку из видеосалона японские ужастики, кино о призраках и боди-хорроры о трансформации тела.

И ничего из описанного здесь не главенствует. Эти поджанры проявятся в каких-то уж совсем незначительных эпизодах, деталях, а то и паре кадров. Взрывной финал — своего рода высвобождение каждого из них, но, если приглядеться, скорее гипертрофия уже показанного ранее, всё тех же шепотов и криков сдавленным больным старческим голосом. При постройке дома использовали окна из хижины прадеда, который, если верить легенде, сошёл с ума, и его тень, следуя за Эдной, станет даже не источником зловещего, а его предвестником. Жуткий синяк на груди начнёт разрастаться и превратит тело в человекоподобную субстанцию, гниющую с каждой секундой. Комнаты становятся тюрьмами и лабиринтами, загоняя в себя Кей и Сэм, вполне возможно, будущих носителей недуга. Поди разберись, как правильно обозначить «Реликвию», вечно перескакивающую (хотя и очень грациозно) с поджанра в поджанр.

Зато точно ясно, что это парадоксально неромантический фильм с романтическим флёром. Идея отождествления дома и человеческой души с телом и вообще особое внимание к телесности — вполне себе пассаж из Эдгара Аллана По, но в «Реликвию» он встраивается лучше, чем в другие хорроры новой волны. Здесь это, во-первых, куда экстремальнее, а во-вторых, по-хорошему заметно прямолинейнее. Застряв в очередной из ловушек внутри дома, Кей и Сэм в погоне за свободой и самостоятельностью выбираются — и вряд ли стоит расшифровывать эту простецкую фрейдистскую символику — через самодельную узкую дыру в стене. Но коридоры из запылившейся мебели и воспоминаний, которые потеряли всякое значение, захлопываются единой крышкой могилы для всей семьи. Фатализм «Реинкарнации» с её стремлением превратить судьбу родственников в единый болезненный и неотстранимый рок по-прежнему неповторим, но в «Реликвии» накал трагизма подбирается к астеровскому уровню отчаяния.

Отчаяния, прежде всего вытекающего из невозможности понять. В ещё одном достойном слоубёрнере — «Я прелесть, живущая в доме» Оза Перкинса — путешествие героини по страницам книг и забытым чердакам мирило автора с почившим отцом и давало шанс приблизиться к фигуре знаменитого родителя через искусство. В «Реликвии», впрочем, все члены семьи имеют возможность ощутить друг друга физически и выйти на прямой контакт, но и без того гигантская ментальная дистанция разрастается до бытового абсурдизма: в один момент Эдна, будто ребёнок, просит дочку заглянуть под кровать — проверить, нет ли там монстра, и сталкивается с осуждением близких. Старость есть смена ролей некогда молодого и пока что молодого, однако эта кардинальная трансформация из-за неготовности вызывает диссонанс сразу у всех. Поиски внешние (в самом доме) и внутренние (в собственном разуме или душе) здесь тоже приводят к единению, но не совсем такому, какое можно было ожидать.

«Реликвия» окончательно перестаёт прикидываться хоррором в немного сюрреалистичном и избыточно символичном конце. Карты раскрыты, три существа лежат друг рядом с другом и, кажется, достигли гармонии, которую они искали на протяжении всего невыносимого пути. Злость на себя и на увядающего близкого деструктивна. Смерть не остановить и даже не отсрочить партией в шахматы (Бергман пытался — не вышло), но, если мы все неминуемо движемся к одному исходу, может быть, стоит просто разделить боль близкого и разрастись в единую человеческую плесень.