Ему было тесно

В самарском кинотеатре «Художественный» прошел вечер памяти Бориса Свойского, режиссера неигрового кино, более 30-ти лет проработавшего на местной студии кинохроники. Борис Иосифович снял около 50-ти неигровых картин и принимал участие в создании около 300 киножурналов. Восемь лет назад он сделал полнометражный неигровой фильм «Таинственный город Самара». Показом этой картины и завершился вечер. Зал был полон. Мы смотрели фильм счастливого человека. Восемь лет назад я этого не заметил.
Класс режиссера во многом обусловлен его отношениями с пространством и временем на пленке. Свойский был «на ты» с Самарой. Он мне казался «нежным лириком» со вкусом к точному, психологически ощутимому бытописательству. Смерть – слишком мощный контекст, имеющий не столько «портрет», сколько «рамку». Рамку нашего восприятия. Я понял, что Свойский создавал словарь кинематографической мифологии города.
Я познакомился с Борисом Иосифовичем при странных обстоятельствах. В начале 90-х на Куйбышевской студии кинохроники работал талантливый человек Миша Шенсон. Он искал материал для дипломного фильма. Услышав, что это будет «Моцарт и Сальери», я остолбенел. Миша не хотел брать профессиональных актеров. Он мне сказал: «Свойский будет играть Сальери. Моцарта сыграешь ты». По моему тогдашнему убеждению, Пушкин написал свой маленький шедевр о Сальери, и Бориса Свойского я впервые увидел сквозь рамку трагического пушкинского образа.
Меня немного пугала страсть, с которой Свойский взялся за дело. Он играл интеллектуального гиганта, мучающегося от отсутствия способности к самовыражению, безъязыкого гения. Он был хорошим актером, «своим» в Куйбышевском театре драмы, куда часто приносил свои поэтические тексты, которые с легкой руки композитора Марка Левянта становились музыкальными шлягерами. Он пел, был бардом, интонировал свои кинематографические произведения неподражаемым голосом: «играл» свои неигровые ленты.
Есть люди, которым просторно в мире, и есть – которым тесно. У Пушкина тесно не Моцарту, а Сальери, и именно этим он был интересен Свойскому. Ему тоже было тесно. Думаю, что и восхитительные самарские дворики, обретшие благодаря Свойскому свой кинематографический эквивалент, он любил в силу очевидности эстетического эффекта.
О чем я пишу? Человек умер, трагически погиб, а мне он кажется счастливым. Это и есть, если хотите, стихийная религиозность, свойственная самой профессии – размещать объекты в пространстве, стремящемся к бесконечности. Свойский любил неочевидные контрасты.
…Человек был счастлив, но об этом не знал. С точки зрения бытовой логики – абсурд. С точки зрения поэтической – «нагорная проповедь» для художников. А с точки зрения самарского дворика или городского пространства? Свойский любил эту точку зрения и творил мир городского пространства. Он «перевел» это пространство на язык киногении, наделил повседневную жизнь Самары статусом мифологического сверхсмысла, описал этот мир на языке субъективного видения. А этот мир позволил ему себя описать. И, как следствие, теперь в каждом старом самарском дворике есть что-то от Свойского… Иногда мне кажется, что в этом посмертном эфирном состоянии режиссеру по-прежнему тесно.
г.Самара