Фильмы идут своим чередом, у меня лично есть уже претендент на гран-при, да и на режиссуру, хотя со сценариями, как обычно, туже всего. Интеллектуалы в жюри не смогут этого не заметить и, скорей всего, упрутся рогом в какую-нибудь ерунду. Обидно. Однако пока на анапском пляже и в ближайших его окрестностях, снабженных чашечкой кофе, мы продолжаем беседовать с участниками «Киношока».

Баринов Валерий Александрович – хороший артист, муж и отец, Стрелец, Петух, родился в Орловской области, играл у Товстоногова, играл 15 лет в ЦАТСА, год назад ушел из Малого, снялся более чем в 70 фильмах и сериалах, в том числе «Водитель для Веры» (2004), «Русское» /It's Russian/ (2004), «Требуется няня» (2005), «Петербургские тайны», «Каменская»… На «Киношоке» во второй раз.

- Я считаюсь участником. Моя картина не может быть в конкурсе, потому что ее снимал президент фестиваля Мережко. Хотя эта картина – как раз очень «не моя»… Как никогда, почувствовал, насколько мало в кино зависит от артиста. Называется «Одиночество любви». Вчера я увидел ее впервые.

- Да нет, я никогда не ссорюсь с людьми. Тем более, фильм будет по-разному восприниматься публикой. Я сейчас во всем сомневаюсь, потому что потерял все ориентиры зрительского восприятия.

- С чем это связано?

- С участием в антрепризах. За то, что я там делаю, я бы, может, убивал, а зрители платят большие деньги, визжат от восторга, и все это собирает огромные залы. Иногда непонятно даже, чего они там видят с верхотуры. Приедешь, смотришь в зал и говоришь: «Ребята, тут работаем, как в театре Армии». То есть перед тем, как сказать, нужно махнуть рукой. Чтобы поняли, кто говорит.

- Вы сейчас в антрепризе и все?

- Нет, я числюсь в ТЮЗе, играю там «Скрипку Ротшильда» в постановке Камы Гинкаса, в театре Маяковского играю одну из последних пьес Миллера, «Спуск с горы Морган» с Олей Яковлевой, Леной Шевченко – для меня это интересно…

- Почему вы в Анапу не привезли антрепризные спектакли?

- Сюда? Да что вы… Только под дулом пистолета. Я на это не зову никого из своих друзей и даже приятелей. Антреприза – мир чистогана, хотя там есть масса вещей, доставляющих удовольствие. Вольница, немыслимая на большой сцене. Играя Боллингброка в «Стакане воды», я постоянно пользуюсь шансом импровизировать – грубо говоря, нести отсебятину, но это здорово. Работаешь-то серьезно. Кроме того, в антрепризе встречаешься с людьми, с которыми вряд ли поработал бы иначе. Мы вот играем с Этушем. Но все равно…

- С кем вы играли в фильме Мережко?

- С такой замечательной русской красавицей, как Света Ходченкова. Я ее зову «Серебрякова» – она в нескольких планах очень похожа на знаменитый автопортрет «Перед зеркалом». А в фильме они взяли новеллу Цвейга «Страх» и привязали к нашим дням в нашей стране.

- Виктор Иванович видел экранизацию Росселлини?

- Это вопрос к Виктору Ивановичу, хотя сценарий писал не он. У меня роль богатого мужа, который занят меценатством, содержит театр балета… Вчера наслушался комплиментов и противоположных им высказываний, достаточно откровенных.

- Кто-то позволяет себе говорить вам неприятные вещи?

- Я вообще не верю в то, что говорят мне по поводу моего творчества. Сам никогда не говорил правды, особенно артистам. Знаю по собственному опыту, что крайне редко – только в потогонной системе, как сейчас – все чувства притупляются, и можешь позволить себе схалтурить. Но вообще каждый артист заинтересован в том, чтобы было хорошо. Даже сыграв дурно, он все равно надеется, что другим кажется, что это хорошо.

- То есть плохие артисты не знают о том, что они плохие?

- Нет. Они твердо знают, что они хорошие. Практически все. Это старый фокус. Смотришь на себя, видишь, что плохо, но думаешь: остальные-то этого не видят… А потом, когда подбегают, целуют, просят автографы, фотографируются, думаешь уже: а, может, и правда неплохо.

- Но когда рядом есть гениальный партнер, тут-то как себя обмануть?

- Тогда смотришь и думаешь, что «на уровне». Думаешь, что аплодируют «и мне тоже». Когда-то раньше я играл с великими, стоял на сцене рядом с Симоновым, Толубеевым, Меркурьевым. Выходишь на поклон, публика неистовствует, овации, а ты стоишь за широкой спиной Николая Константиновича и получаешь свое удовольствие. Теперь уж у меня самого такая функция: изображать широкую спину для молодых актеров.

- Кроме своего фильма, вы ничего здесь не посмотрели?

- К великому сожалению, нет. Но есть намерение. Хотя, честно говоря, намерение есть увидеть что-то хорошее, а на это надо наткнуться. Не могу сказать, что совсем не в процессе, но я сейчас мало смотрю кино – у меня за лето было девять картин. Полный метр – у Садиловой, у Юры Павлова, еще «Очень русское кино», остальное, пожалуй, сериалы.

- Что такое «Очень русское кино»?

- Не знаю, что выйдет, но это делают ребята-бывшие КВНщики, снимаются всего два артиста, я и Джигарханян, и должна быть ироническая комедия по поводу всех наших блокбастеров – «Ночной дозор» (2004), «Дневной дозор» (2005), «9 рота» (2005) и т.д. По сценарию сильно отдает КВНом, но все равно забавно. Там больше человеческого, нежели актерского интереса.

- Сериалы какие?

- Один идет сейчас, я сначала не очень хотел в нем сниматься. «Кадетство». Мне позвонили, сказали: «40 серий», и первое, что я спросил: «А это с включающимся смехом или как?». Мне ответили, что без смеха, и я пошел.

- С включающимся смехом это «ситком» называется.

- Надо запомнить. «Сито», «ситком» – с чем ассоциируется вообще? А, был такой гениальный артист Ситков в ЦАТСА. Ну, может, и запомню. Но, в общем, то, что сейчас идет, оказалось мне любопытно. Дочь, которой 15 лет, сказала, что смотрит весь класс. Поскольку нацеленность была именно на них, то, значит, и попало. Кроме того, по фильму у меня конфликт с дочерью, ей тоже 15 лет, и ее тоже зовут Саша. Она там встречается с суворовцем, хорошенькая девочка, а папа-полковник недоволен. Ну, я не полковник, но моя дочка тоже хорошенькая, и вот теперь началось… Она посмотрела серию и говорит: «Пап, ровно те же самые интонации. Ты сам-то не заметил, что на меня так же ругаешься?». Пытался спорить, мол, «так-то я все-таки на тебя не ору». Отрицает.

- Будете продолжать сниматься в сериалах?

- Сериал – обслуживание рекламы. Думаю, рекламодатели уже догадались, что чем он хуже, тем лучше для них. Если идет что-то хорошее, а в это время врубают рекламу, ее будут ненавидеть. А если какая-то тягомотина, то все наоборот: «Ну, слава богу, реклама пошла, хоть на памперсы посмотрим». Так что это зависит…

- Будучи фанаткой этого фестиваля, не могу не вернуть вас к нему. Ваши самые яркие впечатления от «Киношока»?

- В прошлом году это было. Выступление, концерт. Нас собрали всех, куда-то повезли, но ничего не объяснили, и мы просто так приехали. Между прочим, Зельдин, Юрский, много красивых женщин от Матлюбы Алимовой до Виролайнен, и т.д. Но нас никто не сопровождает, а зал, в который мы входим, он переполненный, и люди нам хлопают. А кто они? Где это? Сидим мы на сцене, как идиоты (нас еще посадили), и вообще не знаем, что делать. Самым активным оказался Зельдин. Он сразу сказал, что «у меня еще концерт в городе», пошел к микрофону, отработал номер, уехал. Но нам-то опять никто ничего не объясняет… Мы с Юрским переглянулись – а зал огромный и действительно полный, под открытым небом, только накрыт таким парашютом – из тех, на которых танки сбрасывают – и все хлопают. Я Юрскому говорю: «Все, мэтр, теперь вы». А он же на сцену ни в жисть не выходит без смокинга и бабочки. А тут его на ходу в автобус прихватили, и он в джинсах и футболке. Тем не менее, пошел, прочитал два сложных стихотворения – далеко не для всех – но все равно вызвал бурю восторга. Потом пришлось мне… В общем, я пел «а капелла», потом женщины вышли. Когда все кончилось, оказалось, это был областной съезд учителей.

- Вы разочарованы жизнью?

- Ну, честно сказать, фестиваль я люблю вовсе не за концерты. Тут что-то другое, что в прошлом году мне сильно понравилось, иначе бы я сейчас не приехал.

- Мне кажется, тут уровень общения немножечко отличается от других.

- Вот-вот. Здесь что-то есть. А поскольку у меня лет пять уже не было вообще никакого отдыха, я себе эти несколько дней и позволил. Но отдых мой всегда – в общении, мне очень важна компания, и здесь это замечательно. Тут есть свои завсегдатаи и своя атмосфера всеобщего доброжелательного знакомства, симпатии к тебе, если не обожания и любви. К тебе все хорошо относятся. В повседневной жизни этого ужасно не хватает. Ужасно.

- Почему вы так скептичны в отношении себя? У меня вроде нет ощущения, что вы – закомплексованный человек, Валерий Алексаныч…

- Знаете, Катя, я просто уже об этом говорил. С 9 июня 1967 года, когда я сыграл свой дипломный спектакль, и мне сказали, что отныне я должен отмечать «второй день своего рождения», «рождения артиста Баринова» – с этого дня я все время жду, когда наконец меня разоблачат. Жду громкого провала, постыдного, полного развенчания иллюзий и каждый день выхожу на сцену именно с этим чувством. Хохотала тогда вся приемная комиссия, Анненков вообще рукой махал, чтобы я остановился, пока он отсмеется, а у меня была одна мысль: «Куда спрятать глаза, когда они все поймут, что я – бездарь полная, и как завтра подать заявление об уходе». Это до сих пор не прошло.

- Популярность не помогает?

- Нет, совершенно. Наряду с неуверенностью, которая, вероятно, и питает мою работу, с годами пришла лишь уверенность, что я обязательно выкручусь. Опыт все-таки… «Даже если все плохо, я все равно буду весь в белом»… Но это больше театра касается, в кино вчера все по-другому было: и почему здесь этот ритм, мне другой нужен, и почему здесь эти декорации, когда хорошая дорогая квартира кажется убогой трешкой? В кино шансов нет. А вот в театре я каждый раз жду, что все кончится плохо, но знаю, что в конце они встанут и пойдут за мной. Зрители. Товстоногов же повторял: «Выходишь на сцену, как на войну. Одни хотят победить, другие – чтоб их победили»… Хотя в антрепризе совершенно не то.

- Может быть, в антрепризе вы просто играете по Брехту, «ферфремдунг» этот?

- А, «остраннение», да? Да нет. Вот выхожу играть «Скрипку Ротшильда» – это ведь не антреприза – и первая же фраза: «Городок… маленький», – сразу дает почувствовать: «Ну, все. Сегодня – ужасно». Произносишь вторую фразу, дальше, раз – поймал что-то, замолчали: «Ну, слава богу, ничо». Потом они помолчат, потом, смотришь – всхлипывают, потом кто-то заплакал, кто-то заржал («ничо, ничо»), а в конце выходишь – они кричат «Браво», и сразу: «А вообще я неплохо сыграл сегодня. Не, правда, неплохо». Это и есть процесс спектакля.

- А перспективы?

- Сейчас очень жду «Заката». В январе начнем репетировать с Гетой Яновской, вот на это и надеюсь. Понимаете, я все лето на съемках девяти фильмов видел только поезда и машины. Поезд-машина-съемка-машина-поезд, Брянск, Тверь и бог знает, что еще. Опять поезд. И все это не для денег было – ну, не столько для денег – а ситуация сложилась по-идиотски, и я не смог подводить людей. И вот, значит, я жду сейчас января и могу сказать, что в Анапе позволил себе наглость. Прошедшие два дня я честно пил водку и спал. Больше ничего.

- А море?

- У меня 23-го числа спектакль в Риге, вдруг голос сядет?

- А солнце?

- Я не люблю солнце. Если хорошо загорю летом, обязательно буду зимой болеть. Сжигается защитный слой. Мало того, я его просто не люблю. Если меня заставят лежать на солнце, я или умру, или просто все предам.