Крик в пустыне

Фильмы Константина Лопушанского, проникнутые острейшей нравственной проблематикой, собрали внушительную коллекцию международных наград (см. фильмографию в конце этой публикации). Крайне редко рассказывающий в печати о себе, своей работе и своих взглядах на искусство кинорежиссер согласился дать интервью нашему собственному корреспонденту в Санкт-Петербурге Константину Палечеку.
СКН: Вы типичный, можно сказать, классический представитель авторского кино…
Константин ЛОПУШАНСКИЙ: Действительно, я исповедую эту концепцию.
СКН: Аудитория авторского фильма, как правило, ограничена – это чуть ли не родовой признак понятия «авторское кино». Но сегодня любая отечественная картина далеко не всегда собирает столько зрителей, сколько нужно, чтобы оправдать затраты на ее производство. И многие поэтому считают, что у нашего кино одна проблема – проблема выживания кинематографа как отрасли, как искусства. А между тем вы – адепт авторского кино – завершаете работу над новым фильмом «Конец века». Вы что – изменили себе, отказались от концепции, которую исповедуете?
К.Л.: Ни себе, ни концепции я не изменил. Так уж сложились карты. Была господдержка, и небольшую помощь оказал Швейцарский фонд. Фильм «Конец века» снимается на студии «Панорама», продюсер Ада Ставиская. Благодаря ее энергии все и происходит.
Должен сказать, что у меня несколько изменилось понимание того, что есть авторское кино: для меня стало очевидным, что ареал авторского кино – довольно широкий, поле его возможностей может включать даже жанры, скажем, комедию, что мы по инерции относим к чему-то, заведомо противоположному понятию «авторское кино». Это не значит, что я собираюсь делать комедию. Хотя, скажем, в «Русской симфонии» уже возник некий «полижанр». В этом фильме много иронии, что было несвойственно ранее и мне, и вообще авторскому кино. В идеале мне виделось тогда некое соединение жанров, поэтому возникли сарказм, ирония и цитатность (имею в виду постмодернистскую цитатность, когда используются культурологические парафразы, связанные с русской культурой, историей – это тоже было материалом, предметом рассказа в «Русской симфонии»).
Это изменение, конечно. Может быть, это – результат зрелости, а может быть, – объективное влияние времени, и я ему подвержен, как многие. В искусстве есть два очевидных полюса. Один – это авторское высказывание: вот я, личность, сканирую себя и вам, обществу, высказываю, что я о вас думаю. Этакий Иеремия. Это серьезное высказывание, в нем нет элемента игры, игра тут не может присутствовать. Здесь крайностью является откровенная проповедь, и есть опасность впасть в мессианство. Другой полюс – это полюс игры. А если это игра, то она живет по своим законам. Это мир придуманный, и его нельзя воспринимать всерьез. Исходя из принципов игры, надо предъявлять и другие претензии к искусству. Скажем, если дети бегают во дворе, играют: «пиф-паф, ты убит!», морализатор скажет: «Как?! Это что за игры у них! Это растут убийцы!». Но это же смешно, ведь дети играют. Это мир виртуальный. И потому претензии к искусству: «Как?! Вы показываете такое?! А кто же вы такие?» – не совсем справедливы, потому что в искусстве должен быть элемент игры. Опасность этого полюса – заиграться, забыть, что это игра, и превратить визуальный материал, который получает зритель, в скопище самых негативных моментов. Многие претензии к современному кино основаны на том, что слишком много в нем низкопробного, негативного. Все эти бандиты, все это так называемое «мочилово» из факта реальности становится предметом искусства. Вернее, «как бы» искусства, потому что игра из этого уходит и становится уже не игрой, а каким-то штампом, стереотипом. Весь вопрос в градации, в мере. Мы должны всегда чувствовать эту игру.
Вот два полюса. Между этими полюсами и находится та дорога, по которой приходится идти в искусстве. И, как всегда, заносит либо в одну, либо в другую сторону. Почему я заговорил об этом? Вот на второй полюс, на полюс игры, я не обращал раньше внимания…
СКН: Да, для ваших предыдущих картин была характерна проповедническая интонация и, рискну сказать, несколько апокалиптическое мировосприятие или, если выразиться мягче, – пессимистическое.
К.Л.: Иногда так говорили. Но я бы сказал: не апокалиптическое, а совершенно определенно – религиозное мировоззрение и религиозная проблематика. А «Апокалипсис», как известно, входит, как часть религиозного мировоззрения, в структуру Священного писания. И тут уж ничего не поделаешь – религиозно-православное мировоззрение несет в себе определенную долю критики, пессимистического взгляда на происходящее в мире. Да и трудно спорить с тем, что человечество находится не в очень хорошем состоянии и в последние времена в очередной раз проявило не лучшие свои качества.
СКН: А разве когда-нибудь были в этом смысле другие времена? И могут ли быть?
К.Л.: Это вопрос теологический и очень сложный. Давайте вернемся к кинематографу. Меня много критиковали за то, что я суживаю свой взгляд рамками религиозного мировоззрения и пытаюсь религиозную драму и проблему религиозную внести в жизнь, тем самым обедняя саму жизнь, которую мы видим. В такой критике есть доля истины. Это было свойственно первым моим картинам. И мне показалось, что надо расширять ареал своего взгляда на жизнь, надо делать шире и саму стилистику рассказа. Искусство имманентно, оно имеет свое собственное развитие, это тоже надо учитывать. В фильме «Конец века» какие-то куски – почти клиповые по структуре монтажа, по использованию материала – для меня самого появились неожиданно, вдруг. Произошли какие-то стилистические изменения, появилось что-то, что раньше мне не было свойственно, но что соответствует стилистике сегодняшнего дня.
СКН: Пожалуйста, чуть подробнее о новом фильме. Начнем с названия – оно и злободневно, и многозначно…
К.Л.: Да, картина называется «Конец века». Но это совсем не потому, что я хотел подгадывать фильм к реальному окончанию века, тысячелетия. Сценарий был написан мною в 1996г., а сейчас уже 2001-й. Последнее десятилетие, двадцатилетие, – это огромный слом в нашем обществе… Мне показалось необходимым говорить о таких больших переменах, таких событиях – в общем, почти революциях (потому что тут много ассоциаций с другими революционными переменами в истории России) – через судьбу людей, столкновения поколений, потому что революция – это во многом конфликт поколений. В широком смысле, не только по возрасту, а по мироощущению. Приходят новые люди, новые времена, новые веяния – и с большей или меньшей жестокостью и агрессивностью меняют вектор в обществе.
Любая революция, любая резкая смена всегда несет большой элемент жестокости. Размышляя об этом, я даже представлял образ, известный еще с библейских времен: огромное каменное колесо, которое движется в сторону представляемого нами прогресса, но движется по живым людям. И вот эта жестокость движения в сторону якобы прогресса, но по живым людям, не оставляет меня в покое. И мне показалось, что следует сказать об этом, вспомнить о миллионах, задавленных этим колесом истории.
Мне скажут: обществу свойственно меняться. Но для конкретного человека ценности нового времени не всегда соответствуют ценностям его души. Поэтому тут всегда конфликт, всегда в этом движении – пусть даже к объективно лучшему – кто-то остается за бортом, кто-то становится жертвой этого исторического движения к прогрессу. Говорю об этом с долей иронии, но это так.
Фильм «Конец века» – о судьбе двух женщин. Это мать и дочь. Разделение между ними – и поколенческое, и мировоззренческое, совпадающее с концом века и с переменой мировоззрения и идеологии в обществе. Поэтому не случайно в 1993 году они оказываются по разные стороны баррикад. Да, это та самая историческая трещина, которая проходит через сердца конкретных людей, через конкретные судьбы. Мне это показалось довольно важным именно сегодня, поэтому фильм так и называется – «Конец века». Сюжет пересказывать не хочу, надеюсь, все-таки будет возможность показать этот фильм зрителям.
СКН: Вы не уверены, что зрители смогут увидеть ваш новый фильм? Почему?
К.Л.: Почему? Пожалуйста. Фильм «Русская симфония» можно любить или не любить, но он получил приз на Берлинском МКФ, был показан по каналу ARTЕ-ZDF по всей Европе в субботу, в 8 вечера, в прайм-тайм, демонстрировался в кинотеатрах 15-ти городов Германии, Бельгии. И он не был показан в России! Только в результате усилий В.Правдюка, работавшего на петербургском канале, спустя два года после показа во Франции фильм показало РТР чуть ли не в 2 часа ночи. И такая ситуация, разумеется, не только с моим фильмом, у моих коллег то же самое. Если фильм хоть чуть затрагивает по проблематике, по стилю нечто серьезное – никакие премии международных фестивалей не помогут, его покажут в лучшем случае глубокой ночью, а в кинотеатрах вообще не будут показывать.
Эта определенная позиция – ориентация на дурно понятую коммерцию – уводит из контекста культуры произведения (в данном случае – фильм «Русская симфония»), говорящие о русском менталитете, о национальном характере, обо всем том, что очень важно наконец-то понять.
Я, дурень, потратил 5 лет своей жизни, чтобы сделать тот фильм. И крик мой в пустыне оказался. И вот заканчиваю новый – еще 5 лет жизни. Конечно, очень мучительное чувство – неуверенность в том, что его увидят зрители. Но еще мучительней то, что это может случиться не потому, что не интересно. Я не верю, что это не интересно людям, живущим в нашей стране. Но такое кино не интересно людям, которые определяют политику на телеканалах или в кинотеатрах.
СКН: То есть вы считаете, что конкретная политика показа по телевидению, по продвижению фильма в значительной степени зависит от вкусов конкретных людей, а не от объективной оценки фильма?
К.Л.: Понятно, что бывает полная неудача: никому не интересен фильм, скучен. Тогда я сказал бы: «Ну, старик, ну, не получилось! Ну, не интересно!». В этом случае он нигде не должен быть показан. Но фильм показывается по французскому телевидению, в Германии идет в кинотеатрах… Почему им это интересно – что они, так уж стали Россией интересоваться? Нет, это значит, что фильм соответствует каким-то параметрам, критериям, которые обуславливают интерес к этому произведению.
Очевидно, что тенденция к коммерциализации не может быть тотальна, потому что она губительна для искусства. Искусство не может существовать только в вульгарно понятых рамках «купи-продай».
СКН: Не случайно эта мысль звучала недавно на V пленуме Правления нашего Союза…
К.Л.: Мне кажется глубоко закономерным и важным, что наконец-то такой пленум состоялся. И хотя сам я в его работе не участвовал, могу сказать спасибо тем, кто его организовал. Потому что перекос, который произошел в нашем обществе, очевиден. Но вопрос о его корнях, причинах и последствиях – вопрос глубокий. Он связан в целом с судьбой страны на рубеже веков. Это вопрос духовного развития общества, его идеалов. Искусство не может быть от этого оторвано, оно в той или иной степени является, с одной стороны, зеркалом отражающим, а с другой – зеркалом, формирующим общество. Общество смотрится в зеркало и – в зависимости от того, что там видит, – само себя формирует. Тут есть прямая связь. И вот об этом-то, наконец, заговорили.
Раньше была власть идеологическая, партийная. И было несколько поколений людей, которые считали: есть власть, надо ей подчиняться. И снимали фильмы о передовых рабочих, о том, что «надо», прекрасно понимая при этом, что цена этой идеологической установке – 3 копейки, что это ложь, что это не по совести. Прошло время, характер власти изменился – властью, имеющей силу, стала коммерция. Теперь идет подчинение этой власти. Налицо неумение противостоять ей, сохранять верность себе, своему четкому пониманию того, что есть грех, а что не есть грех, что есть добро, а что есть зло. Все-таки нам евангельский образец дает пример неподчинения власти – и власти зла, и власти соблазна.
Я говорю это не потому, что мыслю себя перманентным диссидентом. Просто хочу сказать, что всегда можно было противостоять. Я сидел в простое 5 лет – с 80-го по 84-й год и бил в одну точку – снять фильм «Письма мертвого человека», по концепции – откровенно религиозный фильм. И мне все-таки дали снимать. Правда, закрывали этот фильм каждые два дня. Но дали….
СКН: Может, просто не прочли религиозную концепцию?
К.Л.: Там не прочесть было невозможно. Финал просто с текстами идет. Другое дело – чтобы его защитить и из желания помочь мне, многие критики свели всю проблематику к борьбе за мир. Но это было прикрытие, шитое белыми нитками.
СКН: А сейчас нужны прикрытия?
К.Л.: Потребность в них всегда возникает. Хотя что считать прикрытием? Конечно с продюсером, ориентированным на коммерцию, в первую очередь надо говорить об актерах, о тех, кто может привлечь зрителя… Кстати, я ни слова не сказал об актерах в фильме «Конец века». А я очень счастлив, что мне пришлось работать с Ириной Соколовой и Светланой Свирко, снявшимися в двух главных женских ролях, с Романом Виктюком, Александром Балуевым, Дмитрием Шевченко и Виктором Михайловым.
СКН: Насколько я знаю, в конце декабря ваш фильм смотрел Ганс Шлегель, который отбирает фильмы для Берлинского МКФ. Каков результат этого просмотра?
К.Л.: Результата даже два: хороший и плохой. Первый: картина понравилась и Г.Шлегель пригласил нас участвовать в Берлинском МКФ в этом году. Второй: по финансовым причинам мы не сможем изготовить копию в нужные сроки и потому фильм «Конец века» не будет участвовать в этом МКФ, о чем я весьма сожалею.
СКН: Примите соболезнования. У меня остался один, может быть, не очень корректный вопрос… В нашей газете среди материалов V пленума Правления Союза кинематографистов было опубликовано интересное выступление министра культуры М.Е.Швыдкого, но его высказывание о стилистических особенностях ваших фильмов и фильмов Киры Муратовой, как мне известно, вызвало некоторое удивление.
К.Л.: Во время недавней встречи министра с режиссерами «Ленфильма» А.Н. Сокуров задал ему вопрос по поводу этого высказывания. И Михаил Ефимович разъяснил, что это было недоразумение, просто неловкая фраза. Мне кажется, это исчерпывающий ответ.
СКН: Спасибо за беседу. Удачи вам!
Лопушанский Константин Сергеевич Лауреат Государственной премии России, заслуженный деятель искусств РФ, кандидат искусствоведения. Призер более чем 20-ти Международных кинофестивалей (в т.ч. дважды «Экуменический приз» – Международная религиозная премия в области кино – на Берлинском МКФ в 1995 г. и на Московском МКФ в 1989 г.). Работает на киностудии «Ленфильм» с 1980 года.
ФИЛЬМОГРАФИЯ:
1980 г. «СОЛО», «Ленфильм»
- Главный приз и приз киноклубов на МКФ в Бильбао в 1980г.;
- Главный приз на 20-м Московском фестивале молодого кино в 1980г.;
- Приз за режиссуру на Всесоюзном кинофестивале в Киеве в 1980г.;
- Приз за режиссуру на 6-х Международных встречах им.Анри Лангруа в Туре, 1980г.
1986г. «ПИСЬМА МЕРТВОГО ЧЕЛОВЕКА», «Ленфильм»
- Государственная премия РСФСР в области киноискусства им. братьев Васильевых, 1987г.;
- Главный приз и премия ФИПРЕССИ на 35-м МКФ в Мангейме в 1986г.;
- Специальный приз жюри на МКФ в Трое в 1986г.;
- Приз за режиссуру на 8-м МКФ в Мадриде в 1987г.;
- Главный приз на МКФ в Варне в 1987г.;
- Приз Французской федерации киноклубов, Канны, 1987г.;
- Специальный приз жюри на 20-м Всесоюзном кинофестивале в Тбилиси, 1987г.
1989г. «ПОСЕТИТЕЛЬ МУЗЕЯ», «Ленфильм» при участии ФРГ и Швейцарии
- Приз «Серебряный Георгий» и приз Международного экуменического жюри на 16-м Московском МКФ в 1989г.;
- Главный приз, приз за режиссуру на МКФ в Мадриде в 1990г.
1994г. «РУССКАЯ СИМФОНИЯ», «Ленфильм», «2П и Л», Роскомкино при участии «Orient Express» (Франция) и «ARTE-ZDF» (Германия)
- Мировая премьера на МКФ в Монреале в сентябре 1994г.;
- Приз экуменического жюри за режиссуру на 45 МКФ в Берлине в 1995г.