Рецензия на фильм «Порок на экспорт»

-- В "Пороке на экспорт" вы говорите по-русски практически без акцента. Как вы этого добились?

-- Приятно слышать это от русского журналиста. Работая над ролью Николая, я стремился к максимальной правдоподобности, прежде всего в интонации и поведении. Обычно, когда голливудские актеры играют русских, это выглядит довольно глупо, карикатурно. Так же как и американцы в российском кино. Я старался избежать этих клише. Для этого я общался с русскими, живущими в Америке, и специально съездил в Россию. Встречался с теми, кто отчасти похож на моего героя, – с русскими, у которых есть криминальное прошлое, расспрашивал их о бандитском жаргоне, о татуировках.

-- И какое впечатление произвела на вас Россия?

-- Я посетил Москву, Санкт-Петер­бург, Екатеринбург. Я просто бродил по улицам, ездил в автобусе, на метро. Наблюдал за обычными людьми, за тем, как они себя ведут, что едят, над чем смеются. Важно было уловить не только произношение, но и то, как человек выглядит, когда говорит, как он смотрит на собеседника, его мимику и выражение лица. У вас все это по-другому. Русского человека невозможно обобщить, как и представителя любой другой национальности. По сравнению с западными людьми у русских больше запас прочности. В России меня поразил специфический тип юмора, когда можно совершенно не улыбаться, но при этом понимать друг друга с полуслова, с полувзгляда. Это ваше шутливое отношение к жизни, даже к ее грубым сторонам – его можно описать так: "Хорошо, что мы все еще живы. Сегодня вроде обошлось, но завтра уж точно все будет плохо… А если нет, то это можно отпраздновать". Мне трудно передать это настроение. Оно было особенно заметно в Свердловской области, где я провел много времени: взял машину напрокат, ездил по деревням, маленьким городкам. Самое удивительное, что меня там никто не узнавал. За последние три года такого со мной нигде не было. И только перед самым отъездом в Екатеринбурге маленький мальчик указал на меня и спросил: "Арагорн?" А я ему подмигнул и сказал: "Тсс".

-- Обсуждали ли вы во время съемок дело Литвиненко? Ведь ваш фильм тоже о двойном агенте, Лондоне и русской мафии.

-- Верно, скандал с Литвиненко вспыхнул именно тогда, когда мы начали снимать. Когда произошло его отравление, я заметил, как многие в Лондоне стали настораживаться, слыша русскую речь или русский акцент. Это напомнило мне отношение к арабам после 11 сентября в Нью-Йорке. Из-за дела Литвиненко в Лондоне началась похожая паранойя, хотя ее масштаб был намного меньше. Насторожились даже русские, давно живущие в Лондоне. Во время съемок фильма я старался так мыть руки, чтобы не стирались татуировки, иначе каждый день их приходилось бы наносить заново. Как-то после работы я зашел в паб, в нем сидели русские. Увидев мои тюремные татуировки, к тому же скрытые нормальной, элегантной одеждой, они как-то забеспокоились. Да я и сам смутился, подумав: неужели я и впрямь выгляжу подозрительным и опасным типом? Если так, значит, я действительно вошел в образ Николая. Но татуировки все-таки после съемок стал смывать.

-- Вы играли и в предыдущей картине Кроненберга. Как бы вы определили стиль этого режиссера?

-- В фильмах Кроненберга ты получаешь очень многое в малых дозах. Его кино очень концентрированное, насыщенное. Его картины хочется пересматривать, и с каждым разом они кажутся все лучше и лучше. Многие не понимают, зачем Дэвид показывает так много жестокости. Но в большинстве голливудских фильмов ее намного больше, она в них служит главным спецэффектом. А Дэвид не дает зрителю шанса отстраниться от насилия, изображая его напрямую. И по-моему, в таком подходе проявляется ответственность и честность перед реальностью, в которой жестокость и ее последствия – отнюдь не шутки, как в голливудском кино. Насилие у Кроненберга – это действительно что-то ужасное. Оно оставляет следы, не проходит бесследно – не только для жертв, но и для палачей. За насилие нужно расплачиваться. Но "Порок на экспорт" – скорее картина о внезапном сострадании, для которого нет предпосылок.

Оно рождается в момент, когда его никто не ожидает, даже тот, кто его проявляет. Если существует немотивированная жестокость, то есть и беспричинная доброта.