Рецензия на фильм «Бумажный солдат»

Москва и Байконур, 1961 год. Шесть пасмурных недель из жизни советского врача (Мераб Нинидзе), наблюдающего за состоянием здоровья летчиков, отобранных для первого полета в космос – в том числе за веселым Юрой, читающим грузинских лириков в переводе Пастернака. Все шесть недель героя мучают угрызения совести, что участие в деле по засылке пациентов в космос на большой керосиновой трубе компрометирует клятву Гиппократа и принцип "не убий". Угрызения усугубляются пониженной самооценкой (в огонь летит ненаписанная кандидатская), перманентной мигренью и личными проблемами: жена в Москве (Чулпан Хаматова) работает в том же космическом подразделении, но отказывается отпускать мужа в Казахстан. Женщина не верит в сверхценные идеи. Мужчина готов принести себя идеям в жертву. Реквизит эпохи весь на месте: портрет Хэмингуэя, "комиссары в пыльных шлемах" под гитару, автомобиль "москвич" и разговоры про роль интелегенции перед тем, как жахнуть рюмку водки.

Скажем сразу: вся томная и туманная хмурь «Бумажного солдата» (2008), все его пасмурное небо, московская морось и степная грязь, высыпались из кармана одной шинели – шинели германовского «Ивана Лапшина», точнее из знаменитого, триумфального прохода главного героя через грязный, пасмурный пустырь к халупе, где окопались урки. Лапшиным, сменившим шинель на докторский халат, чувствует себя и врач Мераба Нинидзе: и тот и другой хотят построить "город-сад", только разными инструментами. Один – стетоскопом, другой – наганом.

Собственно, ничего плохого тут решительно нет. Озадачивает другое. Герман-старший использует свой режиссерский метод отнюдь не для живописания человеческих проблем, а для их расследования, итог которого, как и во всяком честном расследовании, непредсказуем совершенно. Отсюда, наверное, и растянувшееся на астрономические сроки кинопроизводство, и мучительно долгие перепроверки результатов, ставшие для Германа-старшего необходимым условием работы. Для Германа-младшего наоборот – все как будто ясно изначально. А фирменный германовский метод, когда на голос Левитана, сообщаюшего о первом полете в космос, накладывается монолог о разбитых чашках, эту ясность должен лишь обслуживать.

Иными словами: вот есть нежная, мучительная интеллигенция с репрессированными родителями и Хэмингуэем над раскладушкой. Вот есть жестокий космос. Вот вариант "слезы ребенка" – клятва Гиппократа. Вот лагеря. Вот космодром. Вот жалкий, хилый велосипед, на котором главный герой едет-едет по лужам. Вот решаются важные философские вопросы.

На поверку, однако, важные вопросы, на которые уже заранее нашли ответы оборачиваются симулякрами: как человек, у которого в роду по одной линии – врачи, а по другой – ракетостроители, скажу наверняка, что проблема "космос или слеза ребенка" – последняя, которая в 1961-м стояла перед этими замечательными, честными людьми. Это во-первых.

Во-вторых же, вся разница между "художествами" и "художественной правдой" сводится почти к естественным инстинктам. Всем, наверное, приходилось, выбирая штаны, вздрагивать от пристального взгляда манекена. Их сейчас очень натуралистично делают.

Так же и с "Бумажным солдатом" – ищешь, ищешь художественную правду в русском фильме, а нервничать приходиться из-за какой-то ерунды. Из-за того, что на тебя с хорошо поставленным выражением взглянули все скорби мира. Стеклянными глазами. Ну, или бумажными.