Последний самурай

Посвящение

В итоге было решено засунуть живого карпа в набедренную повязку. Другого выхода не было. Тосиро Мифунэ, которого позже станут называть «самым японским японцем», играл неугомонного Кикучиё, седьмого самурая, служившего комическим и эмоциональным стержнем всего фильма. Сцену, о которой идет речь, снимали на натуре в местечке Аицубо на полуострове Изу. Сделав привал по пути в деревню, которую нужно защитить от разбойников (таков, вкратце, сюжет трехчасового шедевра), шесть самураев подкрепляются, устроившись на валунах рядом с лесным водопадом. У голодного Кикучиё еды нет, и он ныряет в воду, чтобы голыми руками поймать рыбу. 

«Мы должны были одним планом снять, как он прыгает в реку, а затем выныривает с рыбой, – раскатисто хохотал Мифунэ. – То есть я должен был входить в воду уже с рыбой. Проблема была в том, что я был почти голый».

Лишь набедренная повязка… Карпа, укрытого среди причиндалов японской суперзвезды, надо было вытащить под водой. Потом Кикучиё выныривал с безумным смехом и воплем «Поймал!» Сложнее всего было даже не спрятать карпа, а вытащить и удержать. Как объяснял реквизитор, сожмешь слишком сильно – он извернется и выскользнет, сожмешь слишком слабо – тем более выскользнет. Акира Куросава скомандовал: «Мотор!»

«Я держал слишком слабо, две рыбы подряд выскользнули из моих пальцев, – рассказывал Мифунэ. – Следующую я схватил как следует, но и она уплыла».

Оказалось, это был последний карп. Съемка «Семи самураев» застопорилась – уже не в первый раз. Разъяренный Мифунэ схватил удочку. «Черт возьми!» – завопил он и с неистовостью Кикучиё лихорадочно стал пытаться выловить блудного карпа обратно. Реквизитор тем временем предложил другой вариант – форель. Не совсем то, что хотел режиссер, но Куросава дал добро, и сцену досняли. Может быть, довольно странно начинать с такой истории рассказ о фильме, который одни почитают с религиозным благоговением, а другие и вовсе считают лучшим фильмом всех времен. Но это наглядный пример, дающий понять, чего стоило снять «Семь самураев».

Задолго до эры «Аватара», когда в распоряжении режиссеров оказались чудеса цифровых эффектов, насущные проблемы требовали практических решений. Ничего подчистить потом в постпродакшне Куросава не мог. 43-летний режиссер был полон высоких идей для своего первого самурайского фильма («Расёмон» 1950-го года он считал просто сложной костюмной драмой). Он хотел сделать «ревизию самурайского эпика», «раздвинуть рамки жанра». Кино о самураях чахло под личиной чамбары – дешевых и поверхностных, но популярных поделок, подобных вестернам категории Б. Куросава же хотел оживить прошлое, сделать его понятным и близким зрителю и при этом рассказать о Японии 1954 года, выползающей из-под послевоенных руин. Он хотел, чтобы фильм был «осязаемым». Форель была редким примером компромисса со стороны режиссера, который своим главным долгом и целью считал достоверность.

«В конце концов, – подытожил Мифунэ, – если карпы поняли, что их опять ждет моя набедренная повязка, не было никакого шанса снова их поймать».

История Заявление Куросавы о том, что он будет снимать самурайский фильм, стало для всех неожиданностью. У него была репутация автора новаторских драм, таких как «Бездомный пес» и «Жить». Это как если бы Пол Томас Андерсон объявил, что займется съемками «Трансформеров». Но Куросава, хотя и рос, по собственным словам, нытиком среди шести братьев и сестер, был потомком настоящих самураев. Его отец преподавал кэндо – искусство владения мечом, требующее строгой дисциплины. Щуплый, вечно хныкающий мальчик вырос в свирепого великана, мастера кэндо, поклонника иностранной литературы и режиссера, чей талант был огромен, а темперамент – неукротим. Куросава хотел изобразить один день из жизни самурая.

«Как он встает, воскуряет благовония и молится, общается с семьей, отправляется в замок и так далее, – рассказывает сценарист Шинобу Хашимото в книге Стюарта Гэлбрейта IV “Император и волк”. – Потом самурай допускает какой-то промах и в конце рассказа он совершает сеппуку».

Куросаву завораживал парадокс воина, стремящегося к миру и душевному спокойствию, прикованного к строгому кодексу, определяющему его жизнь и смерть. По его мнению, это легендарное сословие феодальной Японии обладало «лучшими человеческими качествами». Куросава отправил Хашимото изучать жизнь настоящих самураев, не из чамбары. Однако в распотрошенной бомбардировками послевоенной Японии раскопать можно было лишь самые общеизвестные факты – битвы, междоусобицы, самоубийства и т.п. Никаких бытовых подробностей. С практической точки зрения самураи оставались загадкой. Хашимото вернулся с неутешительными новостями, которые Куросава, как обычно, воспринял тяжело. «Он очень разозлился. Он три месяца ждал». Это была первая из многих проволочек. И первый из многих приступов ярости. Но Куросава не собирался сдаваться. Зная слабость режиссера, Хашимото предложил изучать самураев с точки зрения боевых искусств.

«Я написал рассказ, тогда в нем было восемь героев, но он был плохим», – признает писатель. Куросава рассказ забраковал. На нужную историю наткнулся сам режиссер. Среди груды собранных материалов обнаружилась статья о крестьянах, которые наняли самураев для защиты своей деревни от разбойников. Это было то, что он искал – исторически достоверный сюжет, непохожий на мифы поп-культуры. «В этом смысле каждый самурай из фильма – реальное лицо», – хвастается Хашимото. Помимо этого, Куросаву занимал Запад. Он часто шутил, что его глаза становятся голубыми будто бы из-за толики «западной крови». Он очень любил вестерны. Не дурацкие вестерны категории Б, а настоящие. Вестерны Джона Форда. Взаимное уважение, которое питали друг к другу Форд и Куросава, само по себе уже стало легендой.

«Я всегда пристально следил за его творчеством, и оно сильно на меня повлияло», – рассказывал Куросава специалисту по японскому кино Дональду Ричи. У них была мечта поработать вместе на «Тора! Тора! Тора!». Привычку носить темные очки в любое время суток Куросава перенял у Форда. «Повседневный, бытовой героизм» тоже перекочевал в «Семь самураев» из «Дилижанса» и «Моей дорогой Клементины». В ответ американцы (но не Джон Форд) сделали ремейк самурайского эпика – «Великолепную семерку». Заперевшись в маленькой гостинице, Куросава и его команда приступили к работе над сценарием. В сигаретном дыму, сидя на полу за столом, режиссер, Хашимото и его соавтор Хидео Огуни писали одни и те же сцены и передавали их друг другу. У Куросавы был специальный блокнот, куда он записывал отличительные черты своих шести самураев: их походку, рост, манеру завязывать сандалии.

«Он знал, как они ответят, если к ним обратятся», – восхищается Хашимото. 45 дней они были практически пленниками, забывая иногда и поесть.

Куросава даже попал в больницу с сильными болями в животе. Оказалось, что у него глисты – типичная ситуация в послевоенной антисанитарии. Они пускали к себе только Тосиро Мифунэ. Любимец Куросавы – его муза, как считают некоторые, – должен был играть Кюдзо, мудрого и опытного воина. По мере обсуждения персонажей, Куросава понял, что его самураи слишком серьезны, а история становится занудной. Так родился Кикучиё – безрассудный, комичный и сложный последний герой. Мифунэ было сказано «делай с ним что хочешь». Так самураев стало семь.

Братство

Прежде всего самураи должны были быть личностями – чтобы зритель мог узнать их, понять и принять со всеми их недостатками. Примечательно, что герои не были благополучными самураями, вассалами даймё, увязших в обычных для Японии XVI века междоусобицах. Все они были ронины: кое-как перебивающиеся самураи без хозяина. За работу семерка получала лишь кров и еду. Настоящая награда, как подчеркивал Куросава, была исключительно духовной. Сам их поступок был достоин истинного самурая. 

Кикучиё: дурашливый. Незабываемый персонаж Тосиро Мифунэ на самом деле не самурай – это сразу видно по тому, что у него только один меч. Он страстно жаждет, чтобы товарищи признали его равным, но постепенно всплывает правда – он сын крестьянина. Его бравада – маска человека, раздираемого противоречиями. Мифунэ знал о внутренних конфликтах не понаслышке – он родился в Китае, поэтому не мог разделить ненависть к этой стране, которая захлестывала Японию. Его призвали в 1940-м, и он служил до конца войны. Актер инстинкта, он полностью отдался персонажу. В некоторых особенно напряженных сценах он снимался полупьяным, чтобы сыграть необузданные эмоции Кикучиё. Мифунэ придумывал на ходу и сам исполнял все трюки. Наэлектризованная пластика Кикучиё – настоящий вихрь стремительных (и зачастую явно травматичных) телодвижений. 

Камбэй: главный. Такаши Шимура играет его с неброским изяществом. Камбэй – воплощение самурайской мудрости: отстраненный, не лишенный юмора, но лишенный иллюзий. Он соглашается на оплату в виде риса, потому что понимает – крестьянам больше нечего предложить. Его прагматизм – противовес страстности Кикучиё. Шимура тоже был любимцем Куросавы, он играл в грустном фильме «Жить» за четыре года до «Семи самураев». В начале фильма он отрезает свой пучок на макушке, и по прошествии экранного времени его волосы (без помощи цифровых эффектов или грима) постепенно отрастают снова. Хэйхачи: веселый. Куросава взял Минору Чиаки на эту роль за его добродушие. В реальной жизни Чиаки удивительным образом удавалось быть обаятельным и грубым одновременно. Кюдзо: крутой. Самый запоминающийся из семерых, после Кикучиё и Камбэя. Спокойный, уверенный воин с длинным худым лицом, которого изначально должен был играть Мифунэ.

Театральный актер Сейдзи Миягучи справился с довольно сложной задачей: «Я и носитьто меч не умел, не говоря уже о том, чтобы драться», – рассказывал он Дональду Ричи.

Под руководством Куросавы (и благодаря безупречному монтажу) он превратился на экране в совершенного убийцу.

Шичиродзи: толстый. Давно знаком с Камбэем, участвовал с ним в одних битвах. Роль досталась Дайсуке Като, очень популярному характерному актеру. Горобэй: мудрый. Его сыграл Ёшио Инаба – как ни парадоксально, самый неопытный актер из семерых. Он впервые работал с Куросавой, и режиссер избрал его на роль «мальчика для битья». Это была неприглядная черта Куросавы – хотя он мог наорать на любого напортачившего актера, чаще он изливал все свое недовольство на кого-то одного (Форд поступал так же). Инаба от этого терял голову. На съемках одного из эпизодов он был так бледен, что Куросава приказал ему обежать вокруг всего павильона. А потом, запыхавшегося, заставил для всех петь народную песню, чтобы «расслабиться».

Кацуширо: молодой. Его преданность делу проверяется, когда он влюбляется в деревенскую девушку. Он ученик Камбэя, своего рода Анакин без Темной стороны. Играет его аристократично выглядящий Исао Кимура.

Долг

Съемки начались 27 мая 1953 года, когда после трех месяцев поисков нужной деревни ее наконец составили из пяти разных мест. К запланированному на 18 августа окончанию работы у Куросавы была готова лишь треть фильма и потрачен почти весь бюджет. Обеспокоенная студия Toho обрывала телефон. Погода их не щадила. Весь июнь шел дождь, и актеры не работали. Хотя основной причиной был перфекционизм Куросавы

«На съемках было как на войне, – говорил Мифунэ, ближайший соратник режиссера, – он все время орал».

Неизвестно, кто первым прозвал Куросаву «Тэнно», или «Император», но ясно за что. Одержимый, деспотичный и безусловно гениальный, он был требователен к другим так же, как к себе. Куросава за время съемок попал в больницу еще раз (переутомление и снова глисты). Пленных он не брал. Несвоевременный дождь сменился засухой; снимали сцену, где крестьянин Рикичи (Ёшио Цучия) в отчаянии пытается спасти похищенную жену из горящего логова бандитов. Но огонь разгорелся быстрее, чем ожидалось. Стараясь угодить режиссеру, Цучия выдерживал жар сколько мог. Но Куросава за камерой был все время недоволен.

Почему он идет не в ту сторону? Почему смотрит не туда, куда надо? Наконец, со вздохом, Куросава скомандовал «Снято!» Декорация рассыпалась в пепел, а Цучия, уверенный, что запорол дорогостоящую сцену, упал на землю в рыданиях. Когда режиссер подошел к нему, то увидел, что лицо актера покрыто волдырями от ожогов. В сентябре закончились деньги. К съемкам финальной битвы еще даже не приступали – работа была приостановлена. Студия вызвала провинившегося Императора обратно, угрожая заменить его постановщиком фильмов категории Б Кунио Ватанабэ. Это как заменить Пола Томаса Андерсона Майклом Бэйем на съемках наших гипотетических «Трансформеров». И как же Куросава отреагировал на это? Он поехал рыбачить. Было в этом что-то совершенно самурайское.Ожидать судьбоносного решения, сидя у тихой реки.

Его приехал навестить Минору Чиаки. Оказалось, Куросава был уверен в успехе своего грандиозного замысла, несмотря ни на что. «Toho не выбросит уже потраченные деньги на ветер». Он был прав. 3 октября он вновь приступил к работе, еще более требовательный и воодушевленный. Впереди его ждала битва.

Битва

Сказать, что Куросава повлиял на развитие экшна в кино, все равно что сказать – «Пеле неплохо играл». По словам Дональда Ричи, Куросава был «одним из великих певцов экранного насилия». Вполне вероятно, он был даже величайшим. Стоял январь 1954 года, шел снег, а Куросава натурально превратился в надсмотрщика. «Я не со зла, – признавался он позже. – Но я как будто слышал голос с небес… Думаю, все мы чем-то одержимы». Никаких компромиссов. Бедный Мифунэ по-прежнему ходил едва одетым. Он так замерзал, что не мог двигаться, но когда Император приказывал, его конечности оживали. По завершении съемок, через год после их начала, он тоже попал в больницу с переутомлением.

Два холодных месяца, когда приходилось разбивать лед, чтобы добраться до грязи под ним, Куросава писал свое динамичное полотно под струями священного дождя. Но это было не просто рождение шедевра – здесь был создан жанровый эталон на годы вперед…

1. Объектив. Искусное использование телевика кидает зрителя в самую гущу боя, почти под копыта лошадей.

2. Камеры. До сих пор каждую сцену обычно снимали одной камерой, здесь же использовали множество камер, точек съемки и углов зрения.

3. Рапид. Не просто отдельные сцены в замедленном движении, а монтаж рапида с обычными съемками, создающий особое напряжение.

4. Молчание. Отсутствие диалогов – вакуум молчания прямо посреди битвы, которое чередуется с оглушительным грохотом или топотом копыт, когда разбойники атакуют.

5. Монтаж. Куросава так хорошо знал язык кино, что мог бы изобрести его заново. Например, постепенно укорачивая каждый последующий план, он добивался нарастания динамики. Или незабываемая нарезка похожих сцен, в которых самураи бегут на звон колокола, каждый в центре кадра на размытом фоне.

6. Вытеснение. Движение не должно было замирать не только в рамках сцен, но на стыках между ними – благодаря вытеснению («шторке») темп не провисал ни секунды.

7. Дождь. Говорили, что Куросава повелевал стихиями (хотя те, кто сталкивался с невыносимыми проволочками изза погоды на съемках «Семи самураев», могли бы возразить). Он определенно знал, как организовать их в кадре. Ветер, облака, слепящее солнце и дождь выражали идеи, передавали настроение. О том, зачем для решающей битвы было пролито столько воды, превратившей почву в слякоть, написаны тома. Но Император отвечает прозаично. Зачем дождь? «Ну, все эти американские вестерны были такие засушливые, дождь казался чем-то сравнительно новым».

Значение

Пища для размышлений: «Семь самураев» должен был стать не только фильмом о прошлом (конкретно – 1586 годе), но и рассказать о времени, когда он был снят (1954 годе), о разрушенной Второй мировой войной японской культуре. Это было и предвидение будущего Японии – представители разных классов (крестьяне и самураи) объединяются ради общего блага. Некоторые считают фильм марксистским. Кто-то видит в нем критику недавнего прошлого страны – финальная сцена намекает, что самураи изжили себя, и, по мнению Куросавы, именно их воинский кодекс чести и одержимость смертью стали причиной войны. Но кроме того, в фильме есть сама жизнь во всей ее прекрасной сложности. «И у благороднейших есть изъяны, – сказал режиссер Сидни Люмет, отдавая фильму дань восхищения, – и у подлейших – благородство».

А для кого-то фильм был совсем простым развлечением: «Мне пишут люди со всего света о том, что им понравилась моя гибель в этом фильме, – смеялся Мифунэ, – кверху голым задом».

Наследие

Куросава умер 6 сентября 1998 года, через девять месяцев после Мифунэ. 4000 близких друзей и коллег были приглашены почтить его память в Золотую комнату – оставшуюся от съемок «Рана» декорацию на студии Kurosawa Production в Иокогаме. Отдать дань уважения Императору пришло еще 35 тысяч человек. Похороны были почти государственными. И все же положение Куросавы в японской киноиндустрии было неоднозначным. Потребовалось влияние Джорджа Лукаса и Фрэнсиса Копполы, больших почитателей «Семи самураев», чтобы найти средства на триумфальное возвращение режиссера к жанру – «Тень воина» 1980 года. Трудно не провести параллель с финальной сценой его шедевра. Победа одержана дорогой ценой, крестьяне возвращаются на поля, оставшиеся в живых самураи больше никому не нужны.

«Победили крестьяне. Мы проиграли», – вздыхает Камбэй.

Век самураев подходит к концу, наступают другие времена. Пока «Семь самураев» с трудом появлялись на свет, Toho параллельно спродюсировала «Годзиллу», изменив, на радость или на беду, японское кино навсегда. И все же Куросава – особенно его «Семь самураев» – оставил неизгладимый след. Мир не сразу оценил величие этой картины; на родине она была принята триумфально, но несмотря на две номинации «Оскар» (декорации и костюмы), мировому зрителю была известна лишь в усеченном виде «Великолепной семерки». Поразительно, но режиссерская версия длиной в 207 минут стала доступна за пределами Японии лишь в 2006 году. «Великолепная семерка» Джона Стерджеса возвратила Куросаве дань того уважения, которое он питал к вестернам. Это забавный фильм с кучей звезд, но куда меньшего масштаба. Когда Куросаву спросили о нем, он просто сказал: «Наемные стрелки – это вам не самураи». Неизвестно, видел ли он «Битву за пределами звезд» 1980 года (космическая вариация на тему «Семи самураев»).

Забытый киноиндустрией, уставший от искусства, которого он больше не понимал, после ссоры с Мифунэ из-за «Красной бороды» в 1965 году (отношения так и не возобновились), в 1971 году Куросава попытался покончить с собой. Это не было игрой на публику (Куросава был на это не способен), это был поступок самурая (его сеппуку). В собственной ванной Куросава шесть раз перерезал бритвой себе горло и восемь раз – запястья. К счастью, его нашла горничная – он выжил, и впереди его снова ждало признание. Но успеха «Семи самураев» больше не повторилось. Как-то во время съемок Куросава пригласил Цучию (того, что с обожженным лицом) пожить к себе домой. Это была редкая честь, и каждое утро шофер отвозил их вместе на студию. «Когда мы проезжали ворота студии, люди кланялись нашей машине». 

Обрадованный, Цучия помахал в ответ, но Куросава тут же одернул его: «Не задавайся. Они кланяются мне, а не тебе». «Но я чувствую себя императором», – робко возразил Цучия. Куросава улыбнулся: «Император – это я».