Рецензия на фильм «Красная сирена»

Мистико-мелодраматический дорожный триллер "Красная сирена" – идеальная иллюстрация именно того факта, что его режиссер Оливье Мегатон "защитил диссертацию по семиотике, но прославился как персонаж из мира богемы". Это значит, что сам он "художник, монтажер, сценарист, теоретик кино" и снимает рекламные ролики, а его, в свою очередь, рекламируют как "любимого ученика Бессона".

Это значит еще, что в его фильме будет все – "культовые" актеры, "культовый" саундтрек, "культовый" роман-первоисточник, садизм и мазохизм, красотища и напряженка, но все это, как дважды два, будет вокруг абсолютно пустого места. Смотреть это можно в принципе, только если все время помнить: "Нас дурят, нас дурят, нас дурят"…

Начинают дурить с того, что у девочки по имени Алиса, которое достало уже весь кинематограф ("Алиса в городах", "Алиса здесь больше не живет"), пропала няня, носившая ей свежие письма от давно пропавшего папы. Девочка (Александра Негро) тут же идет в полицию и предъявляет следователю (Азия Ардженто) CD-диск, на котором нечетко, но предельно ясно записано, как алисина мама собственноручно перерезала ее няне горло в подвале роскошного особняка в компании таких же пресыщенных жизнью беспредельщиков. Однако развращенная властью мама (Фрэнсис Барбер) – действительно миллиардерша со связями, ее за здорово живешь не возьмешь. Начальство отстраняет от сомнительного дела Азию Ардженто, а Фрэнсис Барбер нанимает целую армию для поимки любимой дочери. Тут здравомыслящая Алиса и делает ноги, куда глаза глядят.

После первой погони ховается в чьей-то машине под сиденьем, машина оказывается принадлежащей идейному террористу, бандиту и убийце, но собравшемуся завязать (Жан-Марк Барр). С этого места трогается разрекламированная "Алиса в Ужасной стране", то есть странствие террориста по городам и весям с отстрелом все новых и новых засланных казачков в поисках утраченного алисиного папы. В новой помеси "Леона-киллера" с "Элизой" будет много убийств и рекламы оружия в стиле "фэнтези" с инфракрасным прицелом и супер-убойной силой. Прибранные дороги Средней Европы, мистические города Южной, везде – грязные мотели, сортиры и коридоры и еще лохи – все, кроме главных героев. Главные – они до одного, как окажется, идейные. В этом и "культовость" романа Мориса Дантека.

Чем дальше заезжали Алиса и террорист, тем больше идеи воплощались в людей. Папа – за бедных и благородных, мама – за власть цинизма вплоть до самопожертвования, дочка – за свое счастливое детство, Азия Ардженто заменит дочке маму. Страсти рвались в клочки, как лодочная станция на берегу Атлантики в финале. Стрелялка-догонялка превратилась сначалась в махровую мелодраму (папа и мама когда-то безумно любили друг друга), а затем стала гневным обличением существующего режима (он преступен с ног до головы, если сохранится лишь в случае, когда ребенок убивает собственную мать). Возникает вопрос, где были отцовскость с материнскостью, пока в коридорах вовсю наводили инфракрасный прицел – без разбора, ребенок там, не ребенок. Возникает также вопрос, чем думал благородный папа, когда, исчезая, оставил ребенка на попечение матери, хотя прекрасно знал, что убийца будет растить убийцу себе на смену.

Дело в том, что режим, может, и преступен, но тогда он сводим к стрелялкам-догонялкам или махровым мелодрамам лишь у слушателей "Колобка" (катился, катился и докатился) или "Курочки Рябы" (яичко жалко), то есть на ясельно-грудничковой стадии развития его будущих апологетов. У всех остальных он требует более весомых доказательств. А куда и чего в таком случае вдруг с бухты-барахты взорвался террорист, спасающий жизнь врага? Хоть бы труп тогда показали – он все-таки идейный. И на чем на лодочную станцию припорхала мама, минуту назад вроде бывшая на другом конце телефона, то есть европейского континента, и никуда как бы порхать не собиравшаяся? Почему можно пренебречь подобными подробностями, если перед тем долго была масса подробностей просто флирта Азии Ардженто с полицейским напарником, который в истории Алисы – вообще пятое колесо?

Можно списать очевидные сценарно-режиссерские ляпсусы (мотивировки, ритм, развязка) на неопытность новичка Мегатона, но тогда неуместно всеоправдательное слово "культовый", к тому же сценарий писали семь лет и четыре человека. К тому же ничем никогда не оправдывается пошлость. "Ей никогда это не пережить, – многозначительная пауза. – Подрастет и забудет", - многозначительная пауза, наезд на облака. То есть когда на обоснование, почему маленькая девочка имеет порою право выстрелить в свою маму, в ход идут не реальные повседневные случаи сплошь да рядом и даже не царь Эдип вместе с леди Макбет, а от века условные, "жанровые" игры в стреляние-догоняние, любовь-морковь и коррумпированную верхушку на фоне облаков, тогда совершенно ясно, что "культовому" Мегатону просто взгрустнулось от жалости к себе.

Его в детстве недолюбили и в молодости недодали, вот теперь и получается, что "в кино очень важна хореография". Новая теория кино может быть очень заоблачна, даже реализована в кадре: "Актер – это танцор. Если он может замкнуть на себе пространство и свет, в которых движется, то его образ становится более пластичным, понятным. Выражение глаз – и не нужны ни слова, ни мимика. Главная цель – добиться такого взгляда героя". Только это теория не кино, а себя, собою любимого больше, чем мамой, папой, режимом, кем-нибудь, когда-нибудь.

Текст: Екатерина Тарханова