Самире 23 года, она загадочно красива и носит только черное. Она из знаменитой иранской семьи, глава которой Мохсен Махмальбаф, призер Канна и отец Самиры. Кроме нее, кино занимаются братья и сестры – целая семейная кинофабрика, где даже 14-летняя сестрица уже сделала документальный фильм «Радость безумия». По-английски Самира говорит бегло, на вопросы часто отвечает уклончиво. Так, отсутствие в Канне своей главной актрисы объясняет двумя несовместимыми причинами: Агхелех Резайи не смогла получить визу, и у нее четверо детей, их нельзя оставить без ухода.
В 8 лет Самира впервые попала на отцовские съемки и заболела кинематографом. Чувство кадра и ритма к ней перешли по наследству. Три года назад ее «Школьные доски» получили в Канне Специальный приз жюри. На следующий год ее пригласили в жюри, где она едва ли не впервые получила представление о мировом кино. И теперь снова участвует в конкурсе как режиссер фильма «В пять часов пополудни». Автором же сценария, монтажером и продюсером в титрах значится Мохсен Махмальбаф, и понять, кому что реально принадлежит, невозможно.

-- Как появилась идея снять фильм в Афганистане?
-- Я там впервые побывала в 8 лет, когда снималась у отца в фильме «Велосипедист». Снова попала в Кабул после событий 11 сентября. И мне захотелось опровергнуть ложь масс-медиа. По ТВ все выглядит так, будто пришли американские Рэмбо и освободили Афганистан от Талибана. Для ТВ существует только горячая новость: сначала все каналы только и говорят про Афганистан или Ирак, потом перестают говорить вообще – можно подумать, что все проблемы там уже решены. И понемногу весь мир начинает думать, как думает Буш. В Афганистане я убедилась: все гораздо сложнее. И мне захотелось создать образ забытой миром страны. Это может только кино. Мы образ Индии знаем по лентам Сатьяджита Рэя, а не по телерепортажам.
-- Вы часто говорите о событиях 11 сентября, упоминаете о них и в фильме – почему?
-- После того, как случилось 11 сентября, уже две страны лежат в руинах. Если все так взаимосвязано в нашем мире, то мир обязан знать о том, как политика ломает судьбы людей. Иран, где я живу, расположен между Афганистаном и Ираком – ну как я могу быть просто молчаливым наблюдателем!
-- Судя по фильму, афганцы враждебно относятся к США и видят в них исчадие ада.
-- Я тоже думаю, что Буш – типичный талиб.
-- Вы очень сильно показали гуманитарную катастрофу в Афганистане. Как вы сами ее ощущаете?
-- Нет, я не хочу углубляться в политику. Мне хотелось показать не политику, а нацию, страну и то, как живут в ней люди. Помните, в картине есть парень-поэт, и он говорит, что держится от политики подальше, потому что ничего изменить в ней он не может. История, показанная в фильме, могла случиться в любой восточной стране. К тому же не все там плохо – есть много такого, что дает энергию и оптимизм. Прошел только год после падения Талибана – а женщины уже получили возможность выходить из домов, учиться и работать.
-- Ваша героиня удивительно органична – как вы ее нашли?
-- Я ее искала очень долго. В Афганистане трудно найти женщин для съемок – все отказываются, боятся открыть лицо. Многие вообще не понимали, о чем речь, потому что в большинстве не видели кино. А те, кто видели, думали, что им придется петь и танцевать – они знают только музыкальные фильмы из Индии и Пакистана. Они краснели и убегали, потому что танцевать – это для них грех.
-- Можете ли вы в Иране себя свободно выразить как личность и как художник?
-- У нас, как везде, есть консерваторы, фанатики и невежды. Поэтому есть и ограничения.
-- Чем объяснить появление в фильме стихов Гарсиа Лорки?
-- Нет никаких особенных причин. Просто я его люблю.

-- Что для вас как для иранской женщины труднее – стать режиссером или президентом?
-- Стать президентом. Думаю, у нас не скоро сможет появиться женщина-президент. Президент – это власть и ответственность. Свою ответственность я чувствую, но изменить ничего не могу.
-- Красота ваших кадров навеяна какими-то живописными источниками?
-- Нет, это просто красота Афганистана. Это красивая страна. Даже паранджа – это очень плохо, но и очень красиво.
-- Вы показали умирающего ребенка. Страшные кадры - как вы на это решились?
-- Да, врачи нас предупреждали, что он все равно умрет. Но ведь нашей задачей было показать, как живет афганский народ после освобождения. Беженцы вернулись полные надежд, но их встретили разрушенные города. Им негде жить, у них нет работы, им нечего есть и нечем кормить детей. И дети умирают.
-- Где вы взяли такого поразительного старика для финала?
-- Мне кажется, что мы перебрали всех стариков Кабула. Я ходила по улицам, просила дать адрес. Старики отвечали: а у меня нет адреса, я нигде не живу. Тот, кого мы нашли, - страшный традиционалист. Как и многие, он считает, что Кабул грешный город, потому что люди теперь видят голые лица у женщин. Он приверженец мужского шовинизма и верит в идеи Талибана.

-- В фильме есть сцена с французским солдатом, у которого героиня хочет вызнать, что делал Жак Ширак, чтобы стать президентом. В ней чувствуется ваше ироническое отношение к французскому присутствию в Афганистане.
-- Для меня есть что-то сюрреалистическое в том, что французские парни там ходят туда-сюда и что-то охраняют. И потом, не забудьте, речь идет о странах Третьего мира, где только начинают интересоваться демократией. Я не хотела никого судить – просто показывала, как люди пытаются узнать друг о друге.
-- Сцена, где героиня меняет бесформенные башмаки на белые туфельки, повторяется несколько раз – о чем говорят эти кадры?
-- Когда я приехала в Афганистан, он бурлил, мужчин обуревали разные идеи и планы, а женщины по-прежнему ходили в парандже. И обувь менять им запрещено. Потому что быть женщиной в Афганистане до сих пор почти преступление. Так что сменить обувь – это как обрести власть над собственной судьбой.
-- А когда мужчина при виде женщины отвернулся к стене – это что?
-- Видеть женщину там считается грехом. Я это испытала на себе: в отеле мужчина при моем появлении отвернулся к стене, дожидаясь, когда я уйду. Я его спросила – почему? Он яростно замахал рукой, и я поняла, что если немедленно не уйду, он будет проклят навсегда.
-- До воцарения Талибана была советская оккупация Афганистана, и тогда женщины могли учить и учиться, быть инженерами и врачами.
-- Ситуация была, конечно, много лучше. Так что определенная ностальгия по той эпохе в Афганистане, как я понимаю, есть.
-- У вас в съемках участвовали толпы людей – как вам удавалось их обеспечить водой и пищей?
-- Это было главной проблемой - вся страна голодает. И я старалась закончить съемки до полудня, потому что потом людей пришлось бы кормить, а добыть продукты было негде.
-- Образ, который возникает в вашем фильме, для освобожденной страны страшноват.
-- Но он соответствует реальности. Талибан ушел, но 90 процентов женщин все еще ходят в парандже – боятся, что Талибан вернется…

Текст: Валерий Кичин