120 дней роддома

Фильм румына Кристиана Мунгиу (вариант произношения – Мунджу) получил главный приз на том самом Каннском фестивале, который отверг балабановский «Груз 200» (2007) как фашистское кино. Это предпочтение очень любопытно, ведь обе картины описывают примерно одну и ту же реальность – соцстрану на грани коллапса, Румынию 1987 года и СССР 1985-го соответственно. В обоих фильмах обшарпанный, серый бэкграунд становится фоном для макабрических событий, и оба они используют актуальную для всей Восточной Европы тему "остальгии" как козырь в конъюнктурной борьбе – во всяком случае, именно словосочетание "ужасы социализма" применялось непрофильной прессой для беглого описания обоих фильмов. Но "Груз 200" был сразу записан европейцами в тенденциозный варварский эксплойтейшн, а «4 месяца, 3 недели и 2 дня» /4 luni, 3 saptamini si 2 zile/ (2007) назначен главнейшим фильмом года. Так что же, собственно, творится в Бухаресте 1987-го?

Там депрессивно, бедно, грязно и сыплет мокрым снегом то ли поздняя осень, то ли ранняя зима. Социалистическая экономика переживает коллапс – первая же сцена фильма показывает спекулятивную торговлю в студенческом общежитии. Парфюмерия, тампоны, контрацептивы, жвачка и сигареты – народу нужно все, и мрачные фигуры фарцовщиков со спортивными сумками будут возникать здесь так же часто, как милицейские патрули встречаются на улицах Москвы.

Но у главной героини фильма Отилии (Анамария Маринка), студентки, кажется, медицинского факультета, есть дела поважнее покупки контрабандного "Кента". Сегодня ей нужно проводить белую от ужаса подружку Габицу (Лаура Василиу) на подпольный аборт (других в Румынии Чаушеску и не делали), а вечером еще и заскочить на ужин к ничего не подозревающему бойфренду Бебе, мажору средней руки. Все, разумеется, пойдет не так, как запланировано, начиная с того, что срок беременности окажется не ранним, а тем, что вынесен в название фильма. От эпизода к эпизоду реализм будет все больше оборачиваться экзистенциализмом, а камера Олега Муту (он же снимал и другой румынский фестивальный хит – "Смерть господина Лазареску"), поначалу равнодушно-статичная, замечется, как "Бетакам" военного корреспондента на поле боя. Девушки будут все глубже увязать в парализующем кошмаре – и неказистый социалистический быт покажется рядом с ним скорее непристойным буржуазным развратом.

Собственно, это естественное и стремительное преодоление фильмом своего информационного повода (фильм о подпольном аборте можно было снять только в декорациях запрещавшего аборты режима) и отличает работу Мунгиу от картины Балабанова, настаивающего на тотальности дьявольской советской реальности. Мунгиу не борется с призраками прошлого, он говорит о том, что страдание – это имманентное условие жизни, никак не связанное с тем, кому принадлежат средства производства. Разумеется, фильм прекрасно вписывается в традицию европейского гуманизма – собственно, героини оттого и страдают, что ни на секунду не перестают быть нормальными людьми. Вдобавок Мунгиу показывает себя блестящим стилистом. Он легко переходит с имитации проблемного кино (эпизод встречи Отилии с родителями ее парня сделан совершенно в духе советских драм о конфликте "отцов и детей", снимавшихся как раз в конце 1980−х) на фильм-нуар или даже триллер (кульминация, в которой Отилия мечется по неосвещенным окраинам Бухареста с мертвым плодом в сумке, даст сто очков вперед любому фильму Хичкока). А намеки на беременность самой Отилии делают картину психологической в квадрате. Ставя каждый эпизод в тесном малометражном интерьере советских зданий и снимая его одним планом, режиссер создает сильнейший эффект присутствия. Мунгиу оступается лишь однажды – когда показывает нам лежащий на полу гостиничной ванной окровавленный плод. Жест необъяснимый и напрочь лишенный шокового эффекта: все самое страшное уже сыграно Василиу и Маринкой.