
«На последнем дыхании» в лицах и афоризмах.
Мы сотни раз видели кино о том, как рождается кино: скорее вопреки, чем благодаря. Чаще всего в баллады о сумасшедших пируэтах производства и магии мерцающей пленки вшиты истории личные, автобиографические, как, допустим, в «Фабельманах» Стивена Спилберга или «Боли и славе» Педро Альмодовара. В каннском конкурсе Ричард Линклейтер отказывается от любования собой в искусстве, останавливаясь на любовании искусством, которое появляется словно бы из ниоткуда, а не тщательно готовится к выходу на поклон.
На «Последнем дыхании» Жан-Люка Годара — чуть ли не первая приходящая в голову лента, когда речь заходит о французской «новой волне». Как и положено картинам культовым, ломающим принципы эпохи и чертящим маршрут искусству следующей декады, фильм Годара оброс мифами, легендами, домыслами и киноведческими очерками. За тоннами текстов о теории авторства, усталости от «папочкиного кино» и прочими положениями, ставшими догмами, забылось, что съемочная группа «На последнем дыхании» — молодые люди, бунтари, «лё панки», которые бешено хотели жить и менять мир вокруг себя.
Вот они слева направо: Жан-Люк (Гийом Марбек) — молодой критик издания Cahiers du Cinema, Жан-Поль Бельмондо (Обри Дюллен) — нахальный боксер с актерским потенциалом, невозмутимый оператор Рауль Кутар (Матье Пеншина) и большая звезда в маленьком фильме, американка в Париже Джин Сиберг (Зои Дойч). В кругу юных, лучистых и импульсивных роль опоры выпала продюсеру де Борегару (Брюно Дрейфюрст), который судорожно пытается подсчитать налоги на джазовую импровизацию вместо организованного съемочного процесса.
С одной стороны, «Волна» — будто бы уютный квартирник для своих, и тем, кто синефильству предпочитает здоровый цвет кожи и социальную активность, может быть на сеансе неловко — как будто пришел с другом в гости, а он куда-то исчез почти сразу. От количества имен, цитат и прочих артефактов французского достояния перегружаются резервы памяти и хочется немедленно отправиться в архивы наверстывать упущенное в кинообразовании. В то же время истинные ценители и знатоки движения явно будто рассержены слишком легковесной подачей и озорным отношением к святыням национального кинематографа. Несмотря на то что фильм снят на французском языке с французскими актерами (за исключением Зои Дойч, но и Сиберг была чужачкой), все же хороводит восстановлением хроники великих перемен американец, что само по себе крамольно. К тому же Линклейтер не пытается перегружать ткань фильма социальным климатом Франции конца 1950-х и вместо семантики киноязыка и новаторских принципов киностроения предпочитает снимать кино про людей.
За скромный, но достаточный хронометраж в 105 минут Линклейтер восстанавливает хронологию рождения «На последнем дыхании»: 20 дней конфликта эксцентричного дебютанта и мировой звезды Джин Сиберг, хаотичных съемок, поиска подручных средств для обеспечения движения камеры и ненормированный рабочий график. Если бы была возможность устроить киноквиз и угадать, какой же фильм вышел в итоге, то шедевр мирового кинематографа едва ли можно было опознать. DIY проект, снятый на коленке! «Худший фильм сезона» — так шутят друзья и коллеги Годара после просмотра (в том числе Варда и Трюффо). И, пожалуй, именно чувство сообщества и поддержки неудержимых талантов друг друга (пусть и с ироничной интонацией) — главная движущая сила фильма. Дело не в конкретных фигурах, именно поэтому фильм не называется, допустим, «Годар», а в том, как молодые люди с желанием творить и высказываться нарушали правила, дразнили и заражали друг друга. Заразили они и Линклейтера, который начинал свой путь в кинематографе с оглядкой на кузнецов «Новой волны».
Подстегивает снимать кино именно дух соревновательности: Годара в прочтении Линклейтера больше всего бесило, что Трюффо и Шаброль уже сняли первые фильмы до 25 лет, а он запоздал с переходом со стези критика журнала Cahiers du Cinema в режиссерское кресло — в багаже лишь пара короткометражек. Но разве может великое искусство создаваться из одного лишь мальчишеского бунтарства? Если верить Линклейтеру — то, конечно, да. А ему, несомненно, хочется верить.