Обыкновенное чудо: «Амели» Жан-Пьера Жене 20 лет

Может ли кино ностальгическое по природе своей стать еще более ностальгическим, покрывшись патиной лет? Париж Амели Пулен, где почти нет туристов у базилики Сакре-Кёр даже во второй половине дня, а метро наряжено цветастыми плакатами в тон ее юбке — это город, которого никогда не было, но в который все мы хотели попасть (и хотим до сих пор). Череда крохотных мощеных улочек, мостовых, площадей и вокзалов, где жива культура соседства и постоянных посетителей бистро, где с легкостью можно встретить именно того, кто сейчас непременно нужен. Нежный алтарь всем паломникам парижской мечтательницы располагается в самом сердце фильма — в кафе «Две мельницы» на Монмартре: и сегодня там можно вглядываться в снимки Одри Тоту за стеклянным порогом и разбить сахарную корочку крем-брюле. Едва ли вы увидите парочку завсегдатаев или мадам Сюзанну, неспешно объясняющую рецепт соуса бешамель, но воздух набитого под завязку кафе пронизан желанием в них поверить. И эта магия эмпатического чуда и торжества вымысла над явью срабатывает на уровне вышедших далеко за пределы кинематографа и экрана.

Флора Гие в роли Амели в детстве на кадре из фильма «Амели»

Вредно не мечтать: режиссер Жан-Пьер Жене и соавтор сценария Гийом Лоран соорудили картину на вымысле, возведённом в смысл жизни или даже в местечковую религию бытия. Если убрать разноцветные фантики и нарядные обложки, история Амели предстанет куда более тоскливой: мать, умирающая на глазах маленькой девочки, зажатый отец и рыбка со склонностью к суициду. Фантазии Амели стали способом выжить в абсолютном неумении налаживать коммуникацию с внешним миром — девочка не ходила в школу и пропустила этап социализации. Можно сколько угодно с психологической и этической точки зрения подступаться к ее характеру и не всегда уместным поступкам мелкой пакостницы (вспомните бедного Колиньона-фанфарона: человек не самый приятный, но все же), но они порой так… понятны. Слукавит тот, кто скажет, что никогда не представлял собственные похороны, омытые слезами тысячи скорбящих, и не слышал за спиной шелест шторки из бусин, по которой проводит любимая рука. Проговоренные вслух мечты и чаяния, самые сокровенные желания, беззастенчиво оживающие на экране, дарят призрачную надежду, что одно из сотни видений романтичного и сентиментального рассудка сбудется. Обыкновенное местечковое чудо, где достаточно восторженных глаз смотрящего, чтобы бутыль моющего средства превратилась в шампанское, а сердце артишока обернулось деликатесом.

Одри Тоту в роли Амели на кадре из фильма «Амели»

Как и фантазии, путающиеся в адресатах и адресах, «Амели» блуждает в стилистиках и жанрах, которые наслаиваются и перебивают друг друга подобно словам рассказчика, который время от времени отмеряет быль своим присутствием. «Амели» — это и мистический детектив с тайной лысого мужчины с фотографий, и хоррор или даже психологический триллер для лавочника, ставшего жертвой газлайтинга в уплату своих грехов, эпистолярная драма длиною в жизнь кудрявой консьержки, грустная комедия одиночества стеклянного человека, роуд-муви о путешествиях садового гнома и человека, приросшего к своей земле. Само собой, в первую очередь это романтическая история выдуманной любви Амели Пулен и Нино Кенкампуа, которая заканчивается как в сказке: кукольный Париж — королевство влюбленных. Эта и еще множество линий устами рассказчика сходятся в очередной памятной точке хронологии: проведя экскурсию по галерее самых разных одиночеств — мнимых больных, рабов своих привычек и заложников не только иллюзий, но и их утраты, — сказочник, как ему и положено, декларирует, что все они так или иначе обрели свое счастье. Даже те, кто отчаянно боялись жизни и отгородились ширмой от реальности, пуская все на самотек.

Одри Тоту в роли Амели на кадре из фильма «Амели»

Но что если самые странные, диковинные и удивительные сказки — на самом деле быль, которую Жан-Пьер Жене собирал по крупицам чужих рассказов всю свою жизнь? Что если был и гном-гастролёр у его австралийского друга, и фотоальбом с коллекцией неудачных снимков, и даже найденный детский клад. «Мечтателем сейчас приходится нелегко», — говорит Амели, прижимая к груди тот самый альбом посреди секс-шопа: спустя 20 лет поверить в то, что калейдоскоп историй выдуман не режиссером, а самой жизнью, еще сложнее. Верить в чудеса можно сколько угодно, но куда более редкий дар — эти самые чудеса замечать в рутине неволшебных дней.

Одри Тоту в образе Амели на съёмках фильма «Амели»

Наверное, ответ на щекотливый и важный вопрос «кто я?» вернее разбить на два полушария, как это и сделал Жене, представляя своих парижан посетителям кафе «Две мельницы» по ту сторону экрана: что я люблю и чего не люблю? Лица убитых горем спортсменов, звук фарфоровой миски, поставленной на кафельный пол, или блинчики, скачущие по воде? Пожалуй, и 20 лет назад, и сегодня те, кто могут сказать: «Я люблю “Амели”», — это все еще определенный тип людей, доморощенных мечтателей, у которых, может, и одна из сотни робких (или не очень фантазий), но обязательно сбудется.