Рецензия на фильм «Нью-Йорк, Нью-Йорк»

Режиссер провинциального театра Кейден Котард (Хоффман) – рыхлый, мучительный субъект, от которого, сославшись на его бездарность, пахучие подмышки и несвежий запах изо рта, сбежала в Берлин богемная супруга-лесбиянка (Кинер) – получает "грант гениев" от некоего благотворительного фонда. Остаток своей нескладной жизни он посвящает тому, что тратит эти деньги на нетленку, репетируя в монструозном ангаре размером в пол-Нью-Йорка виртуальную копию того же города по принципу "жизнь игра, а мы актеры в ней".

За годы этого увлекательного, но сизифова труда по настойчивому удвоению реальности, изящно упакованных Чарли Кауфманом в два часа, с героями фильма не происходит, пожалуй, ничего существенного. Не считая того, что они смешно стареют, обрастают двойниками, меняются с ними местами, и – единственный способ выйти из игры – отдают концы. Некоторые даже добровольно. Последним, переболев множеством редких болезней, выходит из замкнутого круга сам Котард – махнувшись ролями с пожилой статисткой, творец под занавес трансформируется в уборщицу в квартире собственной жены. Трагикомедия, которая причудилась некоторым критикам в этом исключительно серьезном фильме, наиболее показательна именно в этой линии. Чем показательны другие?

Если режиссеры, складывающие два и два, но получающие в результате пять, или дураки, или просто гении, четыре – рабочие лошадки, а три – лузеры, которым не хватило финансирования, то категорию, к которой можно отнести сценариста «Адаптации»/Adaptation/ (2002) и «Вечного сияния страсти» /Eternal Sunshine of the Spotless Mind/ (2004) , пока что не придумали – в его режиссерском дебюте дважды два оказалось равно двум. Вся сценарная смекалка Кауфмана, вся режиссерская амбиция, весь его хитроумный фильм два часа кряду иллюстрируют это тупое, удручающее равенство жизни и искусства, не оставляющее ни тому ни другому никаких шансов. Сколько ни удваивай жизнь в творческо-невротическом порыве, результат один – кирдык, и "die" – последнее слово, которое звучит в кауфмановском дебюте, заменяя "final".

Корнем зла, из которого Кауфман вырастил свою развесистую клюкву про полную идентичность двух реальностей – искусственной и настоящей – схлопнутых в результате в ноль, стала траченная молью постмодернистская аксиома, что творчество не производит новой информации. Творчество Котарда – наверняка: его шизофреническая деятельность по удвоению жизни методом копи-паст вообще нельзя назвать процессом креативным. Как нельзя назвать художественным тот симулякр города, который он весь фильм строит у себя в ангаре. Но не той же ли стратегии подчиняет свой метод и режиссер-сценарист Кауфман, который также придумывает искусственную жизнь в ангаре собственной головы, потом через палец левой ноги ее из головы высасывает, а теперь и сам экранизирует?

Кауфман прав: 99 процентов "творческих" продуктов, которые потребляет человек, тавтологичны, бесмыссленны, и неоригинальны. И обидно, что дебют одного из лучших американских сценаристов, перерабатывающий шум в шум – интересно, изощренно, но без выработки нового сигнала – в оставшийся один процент так и не вошел.

Похоже, разница между глупым фильмом и умным (а дебют Кауфмана – самый умный фильм прошлого года и, может быть, даже нынешнего) стерлась окончательно. Самое интересное вертится посередине.