«Так жить, чтобы в конце концов привлечь к себе любовь пространства»: интервью с Михаилом Глузским

Михаил Андреевич, как Вы поживаете?

Хорошо. Работаю. Работа – это главное. Я киноактёр в прошлом. Окончил школу киноактёра при "Мосфильме". В моём дипломе написано: "Актёр кино".

Почему же в прошлом?

Потому что раньше я больше снимался.

Но Вы и сейчас нередко снимаетесь.

Это всё крохи. Приглашений в кино всё меньше и меньше. У меня, во всяком случае. Тут и возраст сказывается. В настоящее время я всё-таки уже театральный актёр.

В "Школе современной пьесы" у Вас несколько спектаклей.

Остался всего один – "Чайка". И то, говорят, неудобно получается – убавить бы годы.

Кто говорит?

Дети. Сорину и в 60 лет "жить хочется". А мне уже 85-й год. Ещё есть приглашения – в "Современнике" "Карамазовы и Ад", старец Зосима. Много лет назад в этом же театре я играл с Мариной Хазовой и Мариной Нееловой, которая была моей внучкой в "Монологе" и остается для меня ею по сей день, в постановке "Мы не увидимся с тобой". А первый раз я снимался в кино в 1956 году, когда пришёл на кинопробы.

Вас гримировали?

Да, и грим накладывали столь обильно, что иной раз он трескался, как штукатурка. А вообще, "Мосфильм", Студия имени Горького, "Ленфильм" славились своими художниками-гримёрами, которые поистине творили чудеса. Профессия гримёра очень и очень мною почитаема. К сожалению, она утрачена в наше время, которое, я считаю, разрушило или, скажем (чтобы не обижать тех, кто ещё продолжает работать), в значительной степени ослабило кинопроизводство. Потерян целый ряд цехов.

Вы общаетесь со своими сокурсниками по Школе киноактера?

Оба моих друга – Сергей Зыков и Генри Станкевич – погибли на фронте. Далее – смерти естественные. Ушли, ушли мои сокурсники. Нас было 25. Перебрать бы их судьбы… Со мной училась та самая Валентина Караваева – Машенька. Сегодня осталась одна Елизавета Владимировна Кузюрина, и, кажется, Люда Шкодина.

Как-то Глеб Панфилов, у которого в 1968 г. Вы сыграли коменданта санитарного поезда Фокича, выразил сожаление о том, что Вас не утверждали на роли, предназначенные как раз для Вас. Это действительно так?

Да, так. Почему, понять не могу. У 17-18 режиссёров я сыграл в их первых картинах. Казалось, можно было бы продолжать у них играть. Нет, нет, нет. С тем же Панфиловым планировалась работа в "Жанне д'Арк". Так он, во всяком случае, говорил. Я должен был играть отца Жанны, если бы была картина. Но – если бы, бы, бы… А роль Фокича считаю одной из лучших, из тех примерно двух десятков, которые я держу как свои "золотые слитки". И с Самсоном Самсоновым – одна-единственная работа в "Попрыгунье", практически, эпизод. В недавнем разговоре Самсон Самсонов заметил, что из "Попрыгуньи" нас сегодня осталось двое: режиссёр и писателъ Букин. Ушел из жизни доктор Дымов – Сергей Бондарчук, ушли гости, которые бывали в доме Ольги Ивановны – Людмилы Целиковской, и Целиковская ушла…

У кого ещё Вы играли в дебютных картинах?

 У Николая Губенко – "Пришёл солдат с фронта", Сергея Никоненко – "Птицы над городом". Что всех перечислять? Не могу понять, почему так складывалось. Не могу… Очевидно, считают, что исчерпали мои возможности, а я у кого-то другого ещё раз подтверждаю: нет, они не исчерпаны. Я и по сей день так думаю.
Может быть, кандидатуры на ту роль, которую хотел бы сыграть я, с точки зрения режиссёра, и вправду лучше. Важен ведь результат. Вот сыграл я академика Сретенского. Эту роль, говорят, кроме меня, никто не смог бы сыграть. Но я уверен, что будь на моем месте любой хороший актер, о нем говорили бы то же самое, ибо в данном случае была основа – сценарий и режиссура, на которой произрастает то,что ты делаешь.

Ваши "золотые слитки" – это…

…конечно, "Монолог". Конечно, "На войне как на войне". Конечно, "Тихий Дон", "Почти смешная история", "Последняя жертва". Туда же Динара Асанова с "Никудышней". И я бы, наверное, ещё раз снимался у Динары Асановой. Просто не было работы. А иначе она наверняка бы меня взяла, как это произошло с Ильей Авербахом – тоже счастье моей души – когда почти через 10 лет после "Монолога" он пригласил меня в свою последнюю картину "Голос". Там был не очень большой эпизод – фронтовик, у которого героиня Натальи Сайко берет интервью. "Наверное, не возьмётесь за такую работу? Там делать-то нечего", – спросил у меня Илья Александрович. Но я готов взяться и за такую работу. И взялся. И по сей день, хотя дело, так сказать, "к ночи", не чураюсь размером роли. В 1997 году я получил "Нику", которой невероятно горжусь, за роль второго плана в картине "Мужчина для молодой женщины".
Размер роли не является для меня определяющим началом, и серьёз моего отношения к работе вне зависимости от ее объема однозначен. Это все – часть замысла, в котором принимаешь участие, и когда, допустим, мне говорят, что я хорошо сыграл ту или иную роль, а сама картина так себе, для меня это не похвала. Ну, что же радоваться: сам хорошо сыграл, а картина не получилась. Поэтому удачные для меня те картины, где сложилось все. Скажем, "Премия", которую снял Сергей Микаэлян. Но кто сейчас поймет эту картину? Ибо "Премия" – это время, когда рабочий человек вдруг на весь огромный строительный трест, на партбюро заявил: "Мы неправильно работали. За что мы получили премию?" Казалось бы, фантазия. Но Александр Гельман как драматург кое-что все-таки понимал, когда писал это произведение! Так и должно быть! А сейчас всё это звучит как архаизм. Другая жизнь…

Внимание к любой эпизодической роли свидетельствует прежде всего о Вашем уважении к человеку вне зависимости от его социального положения.

Да, конечно.

Но в широком масштабе оно стирается, не так ли?

Может быть. Не берусь говорить за всех. У меня выработалась такая установка: есть правда того человека, от имени которого я, как актер, выступаю. А если такой человек, как есаул Калмыков? Дивлюсь все время: как могли выпустить в конце 50-х гг. на экран того, кто кричал: "Вы не партия. Вы банда гнусных подонков общества. Вами руководит немецкий генеральный штаб. Ленин ваш – каторжанин". Это я говорю. Это была моя правда. Хотя Калмыков тоже не безгрешен. Вот Фокич в этом смысле – такой же Калмыков, только "с другой стороны". Он тоже так рассуждал: "Вот тех, кто на той стороне, надо под пулемет, в одну яму, всех перемешать!" Недаром комиссар Евстрюков говорит ему: "Уж очень ты кровищу любишь" – "А как же, без крови нельзя!" Вот, смотрите, что было в том, "старом" кино! Но опять же, это не было поводом выносить на экран то, что выносится сейчас нашими кинематографистами. Очень хвалят, предположим, картину "Брат 2". А у меня она вызывает возмущение. На протяжении всего действия человек убивает, убивает, убивает. Могут упрекнуть, что это – разговоры старого человека. Что ж…
По приезде Евгения Иосифовича Габриловича и Ильи Александровича Авербаха с "Монологом" на Каннский фестиваль была пресс-конференция. На Западе это был как раз период сексуальной революции. Беспредельное откровение – любуйтесь, все покажем! А в основе нашей картины – трагедия девушки, соблазненной и влюбившейся в более взрослого человека, и драма деда, который не знает, как и чем помочь своей внучке. И вот Габриловичу и Авербаху посыпались вопросы: "А где и как это произошло?" Именно где и как. На что Евгений Иосифович ответил: "Существует тайна двух людей, мужчины и женщины, это – то сокровенное, что принадлежит только им, и прикасаться к этой теме надо очень деликатно, и если рассказывать об этом, то не переходя ту грань…". Его слушали какое-то время. Потом встал молодой журналист: "У меня вопрос к мсье Габриловичу. Сколько вам лет?" – "Семьдесят два" – "Вопросов больше нет". Потом Габрилович, по рассказам Авербаха, буквально плакал: "Засранцы! Что же это такое получается?!". Вот что такое время.

Чем Вам памятен эпизод в юдинской "Девушке с характером"?

Это одна из моих первых работ со словами, которая осталась на экране. Кроме того, в этой картине я встретился с Борисом Шлихтингом (диверсант, которого я вместе с героиней Валентины Серовой задерживаю на переправе), очень много снимавшимся в немом кино, а теперь, пожалуй, его никто и не вспомнит. Он был мне невероятно симпатичен.

Кого ещё из своих старших коллег вспоминаете с благодарностью?

Почти всех. Вот Андрей Андреевич Файт. Он тоже пришел из немого кино. И очень много потом снимался и в звуковом. Файт был похож на англичанина, сухопарый, горбоносый, с острым, как у Шлихтинга, взглядом. Всю жизнь ему пришлось играть роли сугубо отрицательные. Скажем, у Ромма в "Пышке" и "Тринадцати". И вдруг под самый конец жизни – роль гончара-крестьянина, кажется, картина называлась "Гончарный круг". Наконец он сыграл нормального, хорошего человека, не поджигающего, не убивающего, не совершающего никаких диверсий… Судьба Андрея Андреевича Файта послужила для меня очень важным примером. Вернее, дала повод насторожиться: можешь превратиться в актёра только на ту роль, которую диктует твоя внешность.

Сегодня многие пишут мемуары. А Вы?

Нет, ничего не пишу. Мне кажется, мемуары – это все-таки то, что после нас… В 1947 году в "Повести о "Неистовом" я сыграл моряка-акустика, старшину II статьи Тарапету – пожалуй, это моя первая роль как таковая: большая по объему, с фамилией в титрах. На том же эсминце плыл писатель – старлей Добродеев (его сыграл мой сокурсник Алексей Алексеев). Ну, и мой матрос обратился к нему с одной чудной фразой, которую помню до сих пор: "А вы пишете, извиняюсь, из жизни или из фактов?" – "Стараюсь придерживаться фактов". – "Жаль, вот из моей жизни можно было бы такую книгу написать!" И из моей жизни можно было бы написать книгу. Избави Бог, я никогда не хвалился и не хвалюсь своими заслугами. Считаю, что я – актер второго плана. Но – хороший актер. И могу быть – и первого. В свое время меня выдвигали и по этой номинации – Лука в картине "Без солнца" Юлия Карасика. Но в том же списке было и "Покаяние"…

А что сейчас, по Вашему мнению, происходит в нашем обществе?

Самопожирательное становление. По-моему, мы по-прежнему на перепутье. Сейчас, правда, ухватились за Бога, не веря по-настоящему. Верить надо. Я верю в то, что нас защищает и дает нам возможность жить профессия, которую мы выбираем.