Рецензия на фильм «Вход в пустоту»

Токио в конце тоннеля

Под покровом вечной ночи, запертая в неоновом лабиринте Токио, вляпывается в прескверную историю компания англоязычных иностранцев. Начинающий драгдилер (Натаниель Браун) — бестолковый юноша, увлекающийся сильными галюциногенами. Его сестра-стриптизёрша (Пас де ла Уэрта). Его друг-торчок, поклонник Тибетской Книги Мёртвых. Его клиент. Родители клиента. И его враг — единственный японец, распорядитель клуба “Sex, Money, Power”, сильно увлёкшийся сестрой. Ещё один местный житель — совсем эпизодический — строит у себя дома уменьшенную модель Токио из красиво флуоресцирующих кубиков.

Драгдилер заканчивает свой жизненный путь с полицейской пулей в сердце на полу вонючего туалета в клубе «Пустота». Первая половина фильма — обширный флэшбэк, излагающий предысторию его кончины. Всю вторую душа драгдилера, отделившаяся от тела, наблюдает за участниками скандала с высоты птичьего полёта, испытывая непреодолимую тягу ко всем отверстиям в диапазоне от пулевого ранения до вагины. В финале все герои оказываются внутри пряничного небоскрёба под вывеской Love Hotel, где занимаются сексом, а погибший юноша вступает в следующий цикл реинкарнации: его душа, попавшая внутрь сперматозоида друга-торчка, оплодотворяет яйцеклетку собственной сестры — девушки, совершенно убитой горем.

Так сюжет сцепляется у Гаспара Ноэ в замкнутую композицию, смысл которой исчерпан названием фильма полностью: как и душа драгдилера, зрительское внимание все три часа поглощено, собственно, дыркой от бублика. Отверстием нуля. Этому весьма способствуют и траектория парящей камеры, все время запускаемой по эллипсам, спиралям и восьмёркам, и бесконечное повторение одних и тех же сцен с различных ракурсов, как будто киноплёнку зарядили в проектор, склеив в ленту Мёбиуса.

Очень чешутся руки ужать все это во что-нибудь более компактное. Фокус в том, что в случае с «Входом в пустоту» это бесполезно — ноль, сколько его ни сжимай, останется нулём. Можно, при желании, снабдить его какими-нибудь смысловыми коэффициентами, которые в творчестве Ноэ так же зациклено повторяются — инцест из его дебюта «Один против всех», символизирующий воссоединение тела и души, изгнание из света в тьму, обратимое лишь на пущенной наоборот плёнке «Необратимости» — не этим ли озабочена и душа драгдилера, мотылёк, весь фильм не могущий оторваться от света городских огней? Но и так выходят сплошь нули — старые, юнгианские россказни человечества о себе самом, столь же многозначительные, сколь и бессмысленные.

Но в чём не откажешь этой пустоте точно — так это в окантовке. Всмотреться в ничто можно лишь очертив пространство фонарём, и фильм Ноэ представляет собой упражнение со светом — главным веществом кино, без которого делать там просто нечего. Без Токио, который так удобно размазывать по тёмному экрану мерцающей эфемерной голограммой, нечего делать и во «Входе в пустоту» — визуальном наркотике с гарантированным трёхчасовым трипом и устойчивым остаточным эффектом. Кому такой рекомендовать — большой вопрос, тут надо пробовать, так сказать, на свой страх и риск, учитывая, что измены, судя по отзывам, начались у многих.