Любимое кино. Семь

Совершив пять жесточайших преступлений в соответствии с перечнем семи смертных грехов, серийный убийца внезапно является в полицию и сдается. Он заявляет, что готов показать, где спрятал два последних тела, если в поездке его будут сопровождать лишь полицейские детективы, ведущие его дело, – ветеран и новичок. Когда троица выезжает в пустыню, к ним подкатывает машина службы доставки с посылкой для младшего копа. Старший из полицейских бросает взгляд в коробку и тут же осознает, что задумал маньяк. Пока он бежит к коллеге, убийца рассказывает младшему детективу, что убил его жену и отрезал ей голову. «Что в коробке?!» – чуть не плача, спрашивает сыщик у коллеги. Тому остается лишь умолять товарища не убивать арестованного, который считает себя воплощением зависти (к обычным людям) и хочет, чтобы полицейский стал воплощением гнева.

Популярными цитатами часто становятся периферийные для сюжета фразы, будущее значение которых не удается предсказать ни сценаристу, ни режиссеру, ни актерам. Однако первая успешная картина режиссера Дэвида Финчера – пример совсем иного рода. С самого начала ее истории и до завершения съемок вопрос о том, что найдут герои в коробке и будет ли вообще в фильме зловещая посылка, был ключевой художественной проблемой ленты. И надо отдать Финчеру должное. Он отстоял мрачное видение сценариста, чтобы создать шедевр на стыке триллера и хоррора, получивший название «Семь».

Когда сценарист Эндрю Кевин Уокер задумал «Семь», он не планировал написать «нетленку». Он даже не надеялся на «хит». Он лишь мечтал, как говорят в Америке, вставить ногу в дверь, чтобы ее не смогли перед ним захлопнуть.

Проведя детство в городке Механиксбург в Пенсильвании, Уокер окончил университет штата и с дипломом бакалавра кино- и видеоискусства перебрался в Нью-Йорк. Он надеялся быстро найти интересную работу по специальности, но вместо этого вынужден был устроиться в музыкальный магазин. Единственная киностудия, которая принимала его всерьез, была крошечной независимой компанией, снимавшей кровавые малобюджетные слэшеры (дело было во второй половине 1980-х, и популярность этого жанра была в зените).

Что ж, слэшеры так слэшеры. Перебирая возможные темы для «побоища», Уокер остановился на семи смертных грехах. Пусть безумный преступник жесточайше убьет семь человек в соответствии с католической традицией, считающей семью «коренными» грехами гордыню, зависть, гнев, уныние, алчность, чревоугодие и похоть (православие добавляет к этому перечню печаль). Сценарист справедливо полагал, что если у злодея будет известный и понятный зрителям план, то публика получит дополнительное удовольствие от предвкушения еще не показанных убийств.

Почему Уокер выбрал именно смертные грехи? Потому что после Механиксбурга Нью-Йорк казался ему средоточием зла, пороков и черствости. И мегаполис в самом деле таким был – на вторую половину 1980-х пришлась эпидемия крэка (курительного кокаина), и город был в кошмарном состоянии. Особенно с точки зрения молодого человека, который и без того был в депрессии от безденежья и невостребованности.

Чем дольше Уокер работал над «Семью», тем больше он вливал в сценарий своего раздражения от жизни в Нью-Йорке и своего ужаса перед тем, что можно было увидеть в городе. Из всех персонажей будущей картины его основным альтер эго был, как это ни жутко звучит, маньяк, выбравший себя имя Джон Доу (то есть «неизвестный человек») и не могущий терпеть окружающие его грехи и преступления. Конечно, Уокер не был сумасшедшим и не был садистом-убийцей. Но он мог понять такого маньяка. Равно как, впрочем, и интеллигентного пожилого детектива Уильяма Сомерсета, по-стариковски ворчащего, что город превратился в зловонную клоаку. Чтобы подчеркнуть свою симпатию к этому герою, сценарист дал ему имя своего любимого писателя, британца Уильяма Сомерсета Моэма.

Сочиняя сценарий, Уокер штудировал книгу откровенных интервью с нью-йоркскими полицейскими, и его поразило, что, в отличие от экранных героев, реальные копы очень редко применяют оружие и почти никогда не прибывают на место преступления в тот момент, когда жертву совершающегося убийства еще можно спасти. Поэтому автор решил, что в его тексте не будет ни перестрелок, ни спасений в последний момент. Если коварный преступник задумает нечто, он доведет свой план до конца, и полицейским, как в жизни, останется лишь описывать трупы для рапорта.

Значило ли это, что злодей останется безнаказанным? Традиции слэшера это допускали, но Уокер нашел более изящное – и столь же мрачное – решение. Пусть в заключительных сценах преступник нагло сдастся полиции и признается в столь страшном грехе, что один из детективов пристрелит его на месте. Отправив тем самым себя в тюрьму и став воплощением наказанного гнева, последнего из грехов в списке. Таким образом, преступник погибнет, но его план будет выполнен во всей полноте. Придумав эту «печку», Уокер легко мог от нее станцевать к началу повествования, изобретая по пути серию садистских убийств-пыток и подготавливая почву для финала.

Почему в концовке картины фигурировала голова жены младшего из двух детективов-напарников? Во-первых, Уокер хотел продемонстрировать, что наивный новичок, надеющийся спасти город от преступности, на деле не может даже защитить свою семью. Во-вторых, он проводил популярную среди голливудских сценаристов мысль: «Нужно уделять больше времени родным, потому что потерять их можно в любую минуту. Особенно когда имеешь дело с маньяками».

К тому времени когда сценарист завершил черновик «Семи», он счел, что его текст слишком хорош для малобюджетного «жутика», в котором потоки бутафорской крови зальют все вкрапленные в сценарий философские и религиозные идеи. Поэтому он попытал счастья в чуть более, но не намного более серьезных студиях, и с подачи Дэвида Кэппа (начинающего сценариста и будущего автора блокбастеров вроде «Парка Юрского периода» и «Человека-паука») «Семь» был куплен студией New Line Cinema, «малой родиной» Фрэдди Крюгера.

Случилось это в 1991-м, в год триумфа «Молчания ягнят», и Уокер был уверен, что после всемирного успеха этой картины о серийных маньяках его сценарий мгновенно превратится в фильм. Поэтому он переехал в Лос-Анджелес и приготовился приглашать друзей и родных на премьеру.

Но не тут-то было. Работа над фильмом затянулась на несколько лет. Как это часто бывает в Голливуде, сценарий Уокера нравился продюсерам New Line как специалистам по кино, но не как бизнесменам. Они полагали, что он слишком чернушен. Особенно когда стало ясно, что это чрезмерно сложный текст для начинающих актеров, играющих в копеечных слэшерах. Приглашение же звезд требовало большего бюджета и более позитивного, более коммерческого сюжета. Ведь даже в «Молчании ягнят» героиня в кульминации прикончила одного из маньяков и спасла его жертву.

Уокеру не хотелось портить свое детище, но отступать было некуда. Если бы он отказался переделывать сценарий, студия наняла бы для этого кого-то еще. Ведь права на «Семь» уже принадлежали ей. Так что Уокер занялся превращением «Семи» в традиционный триллер с экшен-финалом и спасением героини. Фокус повествования при этом неизбежно сместился с детектива Сомерсета, выступающего в роли голоса разума в мире безумия, на его младшего напарника Миллса (того, чью жену персонажи выручали). Что было очень удобно для Дензела Вашингтона, который после бунтаря Малкольма Икса из одноименной политической драмы готов был сыграть крутого копа.

Когда New Line рассылала сценарий режиссерам, которых «Семь» могли заинтересовать, Дэвид Финчер по ошибке получил ранний, а не поздний черновик Уокера. В то время Финчер, изрядно намучившийся со своим дебютным фильмом «Чужой 3» и до крайности недовольный результатом, не был уверен, что продолжит работать в кино, а не сосредоточится на привычных для него видеоклипах и рекламных роликах. Однако «Семь» возродили его интерес к кинематографу. Режиссер был в таком восторге от текста, что связался с продюсерами и был огорошен известием о том, что «Семь» должны завершиться как боевик, а не как трагедия.

Другой режиссер на его месте отказался бы от проекта или смирился бы с продюсерскими поправками. Но Финчер решил настоять на исходном сценарии Уокера. Когда стало ясно, что основной противник изначального сценария – ведущий продюсер Арнольд Копельсон (лауреат продюсерского «Оскара» за «Взвод» Оливера Стоуна), Финчер явился к нему и сказал, что все в Голливуде, кто читал черновик «Семи», называют картину «фильмом с головой в коробке», и что зрители и через пятьдесят лет будут помнить ленту как «фильм с головой в коробке». Если же Копельсон окончательно вычеркнет нестандартный финал из сценария, то «Семь» утонет в потоке аналогичных поделок. Этот веский аргумент не решил исход спора, но он поколебал уверенность Копельсона в своей правоте, и Финчер получил возможность разрабатывать проект как, как он считал это нужным.

Если бы Вашингтон взял на себя роль Миллса, то его напарником мог бы стать Аль Пачино. Однако оба актера предпочли другие проекты, и Финчеру, к его огромному удивлению, удалось залучить на роль Сомерсета чернокожего актера Моргана Фримена, который по ходу работы над лентой в третий раз удостоился номинации на «Оскар» (за «Побег из Шоушенка»). Финчер был уверен, что Фримену, специалисту по духоподъемным образам, «Семь» покажутся слишком пессимистичными, но актер был готов пожить во мраке современного кино-нуара.

Для постановщика согласие Фримена было настоящим подарком небес. Во-первых, актер с его мощной харизмой и убедительным ореолом мудрости был идеален для роли блестящего пожилого сыщика. Во-вторых, ворчливый белокожий коп, наизусть цитирующий Данте и Мильтона, многим американским зрителям показался бы выпендривающимся пижоном. Чернокожий же интеллектуал мог рассчитывать на безусловное уважение. Наконец, приглашение Фримена позволяло взять на роль Миллса любого из известных белокожих молодых актеров, которых в начале 1990-х было намного больше, чем известных чернокожих. Разумеется, можно было пригласить двух белокожих звезд. Но после «Смертельного оружия» и других полицейских лент 1980-х и 1990-х о «разноцветных» напарниках «одноцветные» Сомерсет и Миллс показались бы неполиткорректным кастингом.

В реальности, впрочем, абы какой белый красавец Финчеру не подходил. Как прежде Вашингтон, взятый на роль Миллса актер мог потребовать традиционно героический сценарий с финальным спасением жены детектива. Но режиссеру повезло и во второй раз. Взявшийся играть Миллса Брэд Питт, только что блеснувший в «Интервью с вампиром», оказался столь же ярым поклонником трагического сценария, как Финчер. Он настоял на том, чтобы для съемок был использован изначальный текст (понятно, в отполированном виде), и окончательно убедил Копельсона, что с драматическим сценарием лента будет интереснее, чем с боевиковым.

Не довольствовавшись этим, Питт также поучаствовал в подборе актера на роль маньяка Джона Доу. Финчер полагал, что эту роль может отлично сыграть Кевин Спейси, и актер, в то время преимущественно известный как театральный артист, но уже начавший активно сниматься, был готов работать над «Семью». Однако в бюджете фильма не было денег на приглашение третьего звездного исполнителя, и Питт уговорил Копельсона увеличить расходы на постановку, чтобы пригласить Спейси.

Наконец, Трейси Миллс, несчастную жену персонажа Питта, сыграла Гвинет Пэлтроу, еще не звезда, но уже актриса с бурно развивающейся карьерой. Хотя ее кинодебют состоялся в 1991 году, к моменту выхода «Семи» в ее фильмографии уже было десять картин. Правда, Пэлтроу в них играла второстепенные и третьестепенные роли – в отличие от «Семи», где ее образ «белокурого ангела во плоти» был ключевым. Поэтому с этой картины принято начинать ее звездную биографию.

Так как сценарий изначально был написан в расчете на малобюджетную экранизацию, он не предусматривал ни головокружительного экшена, ни сногсшибательных спецэффектов. Но это не значило, что Финчер мог включить поливальную установку (в мегаполисе, где развивается действие «Семи», часто идет дождь), поставить актеров перед камерой, раздать им диалоговые листы и идти спать. Наоборот, отсутствие обычных триллерных «костылей» означало, что режиссер должен уделить особое внимание постановке разговорных сцен и выстраиванию «готической» атмосферы. В противном случае картина вышла бы нудной, а не страшной и захватывающей.

Поскольку в сценарии мегаполис Сомерсета и Миллса не был назван, Финчер решил визуально соединить на экране Нью-Йорк и Лос-Анджелес, но снять при этом картину исключительно в Лос-Анджелесе, использовав в «нью-йоркских» сценах здания в стиле мегаполиса с Восточного побережья. Это было сложнее, но дешевле, чем снимать в двух городах в разных концах страны.

В частности, это означало, что для сцены в библиотеке, описание которой в сценарии было вдохновлено одной из нью-йоркских библиотек, декораторы нашли в Лос-Анджелесе здание закрытого банка, сооруженное в первые десятилетия XX века в «восточно-побережном» стиле, и превратили его в библиотеку, арендовав тысячи книг и соорудив немало бутафорских книжных полок. Почему фильм не был снят в одной из библиотек Лос-Анджелеса? Потому что они оказались слишком «модерновыми», не подходящими для сцены, в которой Сомерсет под музыку Баха погружается в мир классиков, писавших об аде, рае и смертных грехах.

Вообще, в съемках «Семи» часто использовались заброшенные здания. Художник-постановщик Артур Макс, ранее архитектор и дизайнер концертных декораций, считал, что проще отталкиваться от реально существующих стен, чем творить в студийной пустоте. При этом заброшенность зданий без лишних усилий создавала ключевое для фильма ощущение распада, гниения и разложения – как города, так и его жителей. Чтобы сделать декорации вдвойне жуткими, подчиненные Макса причудливо перепланировали комнаты и помещения, снося старые стены и сооружая новые в непривычных местах. Максу и Финчеру хотелось, чтобы герои, блуждая по домам, куда их заносит расследование, как будто бы продирались через запутанный лабиринт.

Создавая сцены преступлений и планируя внутреннее убранство логова Джона Доу, Финчер, Макс и их команда опирались на реальные фотографии из полицейских расследований. Подобно Уокеру, они хотели, чтобы «Семь» были прочно укоренены в неприглядной криминальной реальности.

Впрочем, шансы проявить фантазию дизайнерам также предоставлялись. Так, в открывающих картину титрах фоном служили фрагменты, в которых маньяк заполнял записные книжки гротескными фотографиями и полубезумными разглагольствованиями. Эти фрагменты были включены в фильм для того, чтобы злодей физически присутствовал в картине с ее первых минут, а не со сравнительно позднего момента, в котором Кевин Спейси впервые появлялся на экране в полный рост.

Суммарная продолжительность этих эпизодов была крошечной, однако дизайнеры Клайв Пирси и Джон Сейбл создали шесть записных книжек, две из которых были полностью заполнены словами и изображениями, а четыре – заполнены частично. За эту кропотливую работу художники получили 15 тысяч долларов. В схожем «крезовом» ключе были выполнены и собственно титры фильма, благодаря чему «Семь» считается шедевром использования нестандартной каллиграфии в кино.

Ближе к концу съемок вновь встал вопрос о «голове в коробке». О полном отказе от этой сцены речь уже не шла, но продюсеры все же пытались сделать финал менее мрачным. Например, предлагалось заменить голову женщины головой собаки (у Миллсов не было детей, но зато были домашние любимцы). Также всерьез рассматривался следующий сюжетный ход: в кульминации Джона Доу убивает не Миллс, а Сомерсет, жертвующий собой ради младшего товарища. В отличие от предыдущего, это было вполне достойное решение, но Финчер все же настоял на исходном варианте.

Даже после того как зрители предварительных показов пожаловались на зашкаливающий пессимизм, режиссер согласился лишь на минимальный компромисс – завершить картину умеренно позитивными словами Сомерсета: «Хемингуэй писал: “Мир – прекрасное место. И за него стоит бороться”. Со второй частью я согласен». Сюжетная линия при этом осталась в неприкосновенности.

Было ли это рискованно? Бесспорно. Но когда 22 сентября 1995 года «Семь» вышли в прокат, зрители по достоинству оценили трагедию, замаскированную под хоррор-детектив. 30-миллионная лента заработала 327 миллионов долларов и удостоилась многочисленных похвал зрителей и критиков.

Киноакадемики, правда, отказались номинировать фильм в категориях вроде «актерская игра», «сценарий» и «режиссура» и удостоили ленту лишь номинации за лучший монтаж. Но их трудно было за это винить, так как 1995-й был богат на выдающиеся постановки, и «Семь» сражались за попадание в шорт-лист с такими сильными соперниками, как «Подозрительные лица», «Храброе сердце», «Покидая Лас-Вегас» и «Мертвец идет». Неудивительно, что фильм Финчера проиграл – при прочих равных позитив в США почти всегда побеждает негатив.

Тем не менее это не помешало «Семи» занять подобающее место в пантеоне лучших фильмов 1990-х, а истошному крику «Что в коробке?!» войти в число популярных голливудских цитат. Ведь позитив позитивом, а без пристального и беспристрастного изучения зла в жизни людей и в их душах искусство было бы неполно. Даже искусство «фабрики грез», которое обычно требует, чтобы в коробке была не отрезанная голова героини, а тикающая бомба, которую можно обезвредить за 007 секунд до взрыва.