Интервью с Дмитрием Тюриным

20 февраля в российский прокат вышла драма «Жажда», рассказывающая о тех, кто вернулся с войны в Чечне. Мы встретились с ее режиссером Дмитрием Тюриным, и он рассказал нам об этой картине и своем пути к ней

Вы знаете, я взялся за фильм, практически не раздумывая. Прочитал сценарий, увидел на первой странице имя автора Андрея Геласимова, и для меня это стало веским доводом согласиться. Были сомнения, казалось, что тема уже избитая, что по этому вопросу все, что хотели, сказали в других фильмах, но по некоторым отзывам история людям показалась близкой, значит, еще не все сказано, значит, мы взялись не зря. Американцы не стесняются, снимают и про Вьетнам, и про Ирак, для них это всегда актуальная тема. Нам тоже есть что рассказать.

Насколько нам известно, в свое время вам довелось служить в Российской армии. Были ли вы участником боевых действий в Чечне, как ваши герои, или это испытание вас обошло стороной?
По счастью, а я все-таки считаю, что это счастливый случай, мне не пришлось участвовать в тех войнах, но так получилось, что я служил как раз во время второй Чеченской войны. В нашей танковой военной части на Дальнем Востоке готовили полк, который сформировали специально для поездки в Чечню. Полгода нас тренировали – погрузки, разгрузки, репетиции отправки, боевые учения, – но, к счастью, полк оставили на месте, как-то обошлись без нас, отправили только некоторых, человек пятьдесят парней. Так что напрямую меня это не коснулось, но в принципе я уже готов был к тому, что придется ехать, не представляя, чем все это кончится.

Расскажите об актерах, задействованных в картине. Как проходил отбор?
Процедура отбора у нас была стандартная для большинства фильмов. Я не принадлежу к тому числу режиссеров, у которых есть любимые артисты, снимающиеся из фильма в фильм. У меня в каждом проекте какие-то новые лица, мне так интереснее – найти людей, максимально подходящих под конкретных персонажей. Были пробы, было много ребят этого возраста, которые пытались. Окончательный актерский состав – это действительно лучшие из тех, кого мы посмотрели. Основной отбор проводил кастинг-директор, по моей инициативе был приглашен на пробы, пожалуй, лишь Сережа Лавыгин, я его видел в театре, он мне понравился, хотя Сергей скорее комедийный артист. Его зрители уже немного знают и по сериалу «Кухня», и в фильме «Горько!» он играет дядю из Туапсе, в комедии он уже как рыба в воде, но мы ему дали драматическую роль. Хотя по нюансам я сейчас смотрю, и мне смешно даже в «Жажде» – такой молчаливый Пашка, надежный, но где-то нелепый и смешной. Рома Курцын сейчас, после «Корабля» на СТС, после сериалов, тоже достаточно популярный артист. Но когда он ко мне пришел в первый раз, я, честно говоря, даже не слышал о нем. За него нужно благодарить кастинг-директора. А Мишка Грубов… Я считаю, что это находка. И для него это важный момент, это дебют его в большом кино. Это был определенный риск, но он стоил того. Из «старой гвардии» у нас только Алексей Гуськов, но дело тоже не в медийности, не в известности, просто это его роль. Все объясняется очень просто.

В чем вы видели главные вызовы для себя перед началом работы? Творческие, технические, профессиональные…
Ох, было очень много вызовов на самом деле, потому что работа непростая. Сейчас, когда прошло достаточно много времени, так оглядываешься назад – вроде ничего сложного не было, но тогда была масса вопросов. Ну, во-первых, мне как режиссеру, долгое время работавшему над телепродукцией, было сложно перестроиться, я немного перестраховывался, была серьезная ломка. Далее, по материалу… Главный герой по сценарию обезображен. Как это сделать? Как показать, с одной стороны, что у человека реальные проблемы, такие, что он не видит дальше выхода, а с другой – не отпугнуть зрителя, потому что на протяжении фильма смотреть на эти ожоги и шрамы будет физически и психологически тяжело. Это мы долго обсуждали, делали разные пробы грима, снова дискутировали и пришли к такому выходу: разделили лицо пополам. Для меня это был первый опыт пластического грима. Третье – мы придумали с оператором субъективную камеру, чтобы видеть глазами героя. И тоже было много сомнений, нужно было много поспорить. Не могу сказать, что все задуманное удалось до конца. Мы, например, придумали такую конструкцию на голове, куда устанавливалась камера. Множество тестов провели, пробовали актерам надевать, но ничего хорошего из этого не вышло, потому что он и играть не может, и кадр не держит. Пришлось все делать оператору – мы сначала репетировали сцену, оператор смотрел, что делают актеры, потом проходил вместе с ними всю сцену, и затем уже мы делали дубль. Иногда много-много дублей, потому что сложно скоординировать движения, когда оператор видит одним глазом через объектив, а вторым – реальную картину, а еще надо «играть» руками, когда они должны в кадр попасть. Серьезный вызов был по части военных сцен. Я пересмотрел практически все, что у нас было снято по этой тематике, американские какие-то аналоги и понял, что у нас нигде не были показаны бои в городе, за исключением, может быть, невзоровского «Чистилища», но там все происходит во дворе больницы. Сейчас смотришь отстраненным взглядом, и видно, что это замкнутый заброшенный двор, все глухо и никакого Грозного за ним нет, хотя первое впечатление от просмотра, конечно, страшное. Нам хотелось сделать более масштабные сцены, с привлечением компьютерной техники, перспективами улиц, но, как всегда, не хватило денег, получилось чуть скромнее, но оно и лучше. Потому что ребята, которые служили, наш консультант, посмотрев, сказали, что получилось очень убедительно, так все и было. Так что проблем было достаточно.

Какие картины повлияли на вас в процессе подготовки к съемкам? Чем вдохновлялись?
Не могу сказать, что какие-то картины повлияли напрямую, скорее у меня есть осознанный выбор референсов, которые не всегда даже касались военной темы. Например, в демонстрации военных действий я опирался на «Повелителя бури» Кэтрин Бигелоу, мне очень нравится, насколько документально там все сделано, убедительно – некоторые приемы, трансфокатор мы оттуда взяли… Потом есть такой фильм «Вход в пустоту», он совершенно не про войну, просто там тоже используется субъективный взгляд. Даже Уэс Андерсон, его «Королевство полной луны» – это был референс для детских воспоминаний моего героя. С миру по нитке получается. Раз уж мы живем в эпоху постмодернизма, то, как ни крути, ты уже не изобретаешь велосипед, а берешь какие-то кубики и складываешь в своей последовательности.

А как вы относитесь к определенной современной тенденции героизировать события прошлого? Стоит ли, по-вашему, кино добавлять бравурности или лучше показывать неприглядную, жесткую действительность?
Вот это, кстати, тоже было одним из вызовов! Я хотел сделать кино не пафосное, не скатиться в претенциозность. Тема, даже подсознательно, подвигает на то, чтобы в какой-то момент перегнуть палку и скатиться в героический пафос. Этого категорически не хотелось, и, мне кажется, фильм этого избежал. Можно было где-то и музыкой передавить, но не в моей это натуре, мне, наоборот, была более интересна документальность относительно героев, характеров и собственно войны.

В вашей картине как-то напрочь отсутствует государство. Оно не приходит на помощь в розыске пропавшего, никак не участвует в реабилитации изувеченного войной героя. Это какой-то сознательный взгляд на существующую ситуацию?
А я считаю, что это достоинство фильма, такая аполитичность. Это обращение к личности, к частной истории, и государство здесь по большому счету ни при чем. Конечно, от него никуда не денешься, но в данной истории оно присутствует лишь подспудно.

В чем же главная соль вашей картины? Это антивоенная драма, подобная «Повелителю бури», уже упомянутому, или вы позиционируете «Жажду» шире?
Понимаете, посыл фильма «Повелитель бури» однозначно антивоенный, его фабула, его главная идея в том, что война калечит человека и в мирной жизни этот человек уже не может себя найти. У нас все-таки немного другая история, у нашего героя точка невозврата случилась гораздо раньше, в детском возрасте, и война лишь довершила это дело. Фильм – исследование этой травмы, этих детских обид, которые таким образом отражаются в зрелом возрасте. Наш герой преодолевает скорее тот комплекс, нежели это фильм об адаптации в мирной жизни. Я бы назвал это разгерметизацией, выходом из той ракушки, в которую герой сам себя загнал.

Напоследок, может быть, несколько наивный вопрос, но какой именно смысл вы лично вкладывали в название своего фильма? Что это за жажда и удалось ли героям ее утолить?
Самым лучшим объяснением является довольно простая и понятная параллель, показанная в картине. Если вы помните, с первой сцены в кадре присутствует аквариум. Когда-то он был наполнен водой, там плавали рыбы, он был живой, он бурлил, но мы застаем героя в тот момент, когда аквариум высох и наполнен бутылками с другой жидкостью, но не дающей жизнь, а дающей возможность забыться, утолить боль. В финале фильма герой убирает бутылки из этого стеклянного ящика, и для меня в этом видится надежда, что когда-нибудь аквариум снова оживет, наполнится водой, а не этой «анестезией».

Текст: