Рецензия на фильм «О любви»

Фестиваль "Лики любви" начался с показа фильма "О любви". Любовь, по Соловьеву  -- нечто темное, тяжелое, опасное, ведущее человека к гибели. Это и не любовь даже, а подобие бикфордова шнура, который может вяло, пошло тлеть, может в веселой экзальтации шипеть и разбрызгивать фейерверки шутих, а может вдруг распылаться костром – но все равно ведет к смертоносному взрыву.

Соловьев еще со времен "Ассы" увлекся игрой в символы, в постмодернистский интеллектуальный стеб, в молодежную лексику. "О любви" – первый за многие годы фильм, где он почти поступился принципами: вернулся к любимому Чехову, к стилизованным под старину картинке, тексту и актерской повадке. Это импровизация на темы трех чеховских миниатюр – "Доктор", "Медведь" и "Володя". Герои одной новеллы переходят в другую, причем автора не смущает, что немногословный в первой части герой Абдулова вдруг становится страстным и напористым во второй и вовсе куда-то растворяется в третьей. Только женщина в каждой новелле своя, но к финалу все трое соберутся за одним семейным столом, чтобы окончательно заклеймить слабый пол как несущий в себе ложь, измену и в конечном итоге смерть.

Получился мрачный, хотя и визуально изысканный фильм. Это действительно очень вольное прочтение Чехова, но возразить трудно – можно читать и так.

Первая новелла: довольно гнусная, от скуки, измена героини Евгении Крюковой; эта измена тянется через годы так, что уже неизвестно, от кого растет в доме сын. Сюжет второй хорошо известен по замечательной картине Исидора Анненского "Медведь" – здесь Александру Абдулову и Татьяне Друбич приходится вступить в состязание с Михаилом Жаровым и Ольгой Андровской, а ведь их исполнение чеховской шутки доселе казалось эталонным. В третьей пятнадцатилетний Володя влюбляется в зрелую женщину, она играет с подростком опять же от скуки, заходит далеко, испытывает омерзение от бессмысленности игры, отбрасывает мальчика, как надоевшего щенка, Володя стреляется. Первая часть почти остановилась, здесь ритм как у Сокурова, т.е. практически отсутствует, она вся состоит из статуарных портретов, изысканно выстроенных натюрмортов, выверенного до миллиметра порхания бабочки и тягостного молчания. Иногда жгучая мелодрама обрывается в фарс, и доктор (Збруев), порывисто обняв Ольгу (Крюкова), ее внезапно сбрасывает с себя, как таракана, в никуда. Вторая часть идет стремительным крещендо, от элегии к дуэли; в третьей солирует испуганный собственной страстью подросток, который почти с ужасом прислушивается к происходящим в нем грозным процессам – эта новелла вся на выжидании, предощущении чего-то огромного, способного раздавить. Наиболее яркие актерские работы сосредоточены во второй и третьей новеллах: Татьяна Друбич обнаружила новую для себя энергетику, неотразимую азартность стремительной, как бобслей, игры, Александру Абдулову здесь позволили проснуться после летаргии первой части, и он показал свой знаменитый темперамент; школьник Кирилл Быркин в роли Володи передал мрачную пугающую тяжесть первой юношеской страсти, где на кону – вся жизнь или, возможно, смерть.

Кино Сергея Соловьева – музей имени Пушкина в пору "Декабрьских вечеров": музыка сопряжена с живописью. Все остальное, включая даже актеров, вторично. Половину времени на экране актеры талантливо позируют в композициях-гербариях (здесь особенно хороша Евгения Крюкова). Свет, контражур, полутень, дымка, обдуманно смещенная цветовая гамма… – Соловьев не зря целый год не пускал картину на экран, добивался адекватных оригиналу копий: здесь в полутонах весь смысл. Музыка дирижирует светописью, светопись диктует музыкальные краски. Композитор Андрей Головин даже не создает, а вплетается своей музыкой в общее симфоническое развитие фильма, которому не случайно придана трехчастная музыкальная форма: largo – allegro – lento. Иногда в партитуру входит хрупкая фортепианная тема, стилизованный под старинный вальс напев, прелестно придуманный и сыгранный Анной Соловьевой. Но возникают и постмодернистские приколы, тоже капельные, точечные, в микродозах, чтобы разрушить единство времени, но не нарушить очарования: гимназист Володя сует в уши затычки плейера и несколько секунд слушает битлов: идут века, а природа любви не меняется.

Точно так же легким мановением дирижерской палочки Соловьев вводит мимолетные "напоминания о Чехове": вот в кадре настойчиво является пистолет – ружье, которое выстрелит, вот героиня рассказывает про автора "Неба в алмазах", а вот музыкальным лейтмотивом проходит образ корчащегося в муках мальчика – сначала маленького, умирающего от болезни, потом большого, умирающего от любви. Вводит в хрестоматийное чеховское хрестоматийное соловьевское: возникает неизбежный карлик (артист Валерий Светлов в роли полуобморочного Луки – отдельный блестящий концертный номер). Откровенно педалирует приметы распада: рояль с проваленными клавишами, на котором чудом музицирует героиня, возник на экране, наверное, не потому, что на "Мосфильме" не нашли рояля исправнее.

Я думаю, это самый цельный, но и самый спорный фильм Соловьева. Он вполне свободен в общении с классиком, даже имеет в титрах вызывающее "SAS – Checkov". В нем есть следы упадка стиля, который становится самодовлеющим. Есть черты декаданса – верный признак кризиса идей. В то же время картина словно бы концентрирует все ранее сказанное Соловьевым и выносит свой довольно безнадежный приговор. Приблизительно как финал Шестой симфонии Чайковского перечеркнул все светлые излучения ее меланхолического вальса и звучит теперь преимущественно на похоронах высших государственных деятелей.

Текст: Валерий Кичин