Иван Дыховичный: «В Аскетизме у человека больше жизненной энергии»

-- Иван Владимирович, как бы вы охарактеризовали прошедшее кинематографическое десятилетие? Что, по-вашему, было в нем самым примечательным?

-- Мытарства. А вообще эти 10 лет оказались весьма занятными и показательными. Нам было послано испытание, не художественное, а человеческое, которое отразилось и на кино. Кажется, что все, происходящее в нем, зависит от денег, а на самом деле – это следствие изменения самой жизни. Переменилось все – система взаимоотношений, статусы, социальные ориентиры, жизненные ценности. Вернее, старые ценности дискредитировались, а новые так и не возникли. Зато появилось стремление нравиться зрителю в любом случае. Воспитывается поколение, общий стандарт которого – кич. Это, пожалуй, единственная художественная ценность, утвердившаяся за последние годы. Посмотрите вокруг: ходят похожие друг на друга, вытянутые, как манекенщицы, девушки; все лоснится, дома в Москве (а Москва – это авангардное выражение всей страны) с фасада стали как лакированные. Такая оперная вампука. Все с виду очень западное, буржуазное. Вдруг оказалось, что мы ужасно буржуазные люди. И те, у кого есть деньги, вовсю тратят их зачастую на какие-то сомнительные вещи.

Объясняют это тем, что раньше мы были нищими, не имели возможностей для украшения своего быта и так далее. Но, во-первых, не такими уж нищими мы были. А во-вторых, в сложной аскетической ситуации у нас были определенные духовные ценности. В каждом городе была своя духовная среда, своя культурная жизнь. На фоне страшной лжи, демагогии якобы коммунистического, а на самом деле чиновничьего, тоталитарного бреда, люди, уверенные в своих ценностных ориентирах, сохраняли чувство собственного достоинства.
А так называемая "свобода", которая пришла потом, на самом деле иллюзорна. Человек сегодня внутри себя не свободен. Внутренняя свобода воспитывается, как ни странно, под давлением, в аскетизме у человека значительно больше желания жить и больше жизненной энергии, чем тогда, когда многое ему доступно.
Должен отметить еще важный момент – никто не оказал такого негативного влияния на кинематографический процесс, как наши критики. Они (за исключением нескольких человек) оказались некой капризной командой, которой все не нравится. Особенно много нападок вызывали те фильмы, в которых действительно были ростки чего-то нового. Такое всегда уязвимо, трудно укусить вещи усредненные, потому что они похожи на что-то уже виденное. Любое же своеобразие критиками воспринималось агрессивно, любая попытка говорить о чем-то серьезно тут же объявлялась фальшивым пафосом. Это вместо того, чтобы почувствовать и поддержать пусть не зрелое, но самобытное явление – иногда ведь совет, аккуратная подсказка могут сыграть большую роль в творческой судьбе художника.

-- Который обязательно должен быть свободен?

-- Творческая свобода – это освобождение художника от многих зависимостей и комплексов. Не хочу их перечислять, они не имеют к кино прямого отношения, это интимное дело каждого человека. Проделать свой путь к творческой свободе он может в любое время и в любом месте, если это, конечно, не тюрьма. Хотя и там люди могли творить, тому есть известные примеры.
Последнее время наши фильмы все больше ориентируются на западные образцы. Это выбор (думаю, что свободный) тех, кто делает кино. Остается надеяться, что со временем оно все же сумеет вернуться к своему собственному пути. У кино должны быть свои корни. Андрей Тарковский не чуждался Бергмана, Брессона, Бунюэля, но каждый его фильм "вырос" на родной почве.

-- В своем стремлении снимать только авторское кино Тарковский был одинок в те годы. В наше время говорят о целом направлении авторского кинематографа. Как можно оценить его противостояние привычному жанру?

-- Абсолютно надуманное разделение.

-- То есть сам факт этого противостояния придуман критиками?

-- Ну, конечно, ведь нужно чем-то заниматься огромному количеству людей, которые живут вокруг кино. Вокруг одной елочки пляшут сотни людей, этак елочка может и не выдержать! А на самом деле существует хорошее кино и плохое. Хорошее часто называют авторским. Таких фильмов всегда немного. Плохих много. Количество сора в нашем кино превосходит всякую возможность. Деревья задыхаются и умирают, когда его в лесу слишком много, так и кинематографу от него душно. Многовато всяких перформенсов, какого-то параллельного кино…

-- А что вы думаете об ответственности художника в этой ситуации?

-- Ответственность у художника такая же, как у обычного человека. Когда вас никто не контролирует, никакие обстоятельства вас не поправляют и вам разрешено все, то это "все" полностью зависит от вашего собственного контроля. Вы должны отвечать за то, что с вами будет. Что такое метафорический язык? Вы высказываетесь иносказательно в силу того, что нельзя говорить прямо. Когда же вам дают возможность говорить что хочется, то неожиданно выясняется, что это может прозвучать вульгарно, пошло, глупо и т.д. А иносказательность и метафорическая форма дают художнику шанс создать некий образ. Увы, сейчас образ не самое главное. Вот проблема.
Режиссеры думают: "Жизнь коротка, хочется все успеть, почему не сделать то-то и то-то?" Появилось поколение, которое говорит: "Мы сильнее, зубастее, умнее вас, мы умеем зарабатывать деньги, и потому мы будем говорить вам, что хорошо, а что плохо". И ведь говорят, задавая тон нашей сегодняшней культурной жизни. Несмотря на то, что вкус у них весьма сомнителен, потому что большинство этих людей произошло (как бы сказать помягче?) из купеческо-товарной среды, для которой идеал красоты – в лучшем случае Купидон, а в худшем – вещи совсем запредельные. Причем, заметьте, к вкусам народа их вкусы не имеют никакого отношения, что не мешает им навязывать массовому зрителю свои суррогатные представления о красоте.
С какой легкостью потекли из заграницы к нам их Купидоны! Пошлятина просачивается на нашу территорию через любые щели, ее текучесть приравнивается к антифризу – она проникает везде. Все, что сделано в мире дурного, вылилось на нашего зрителя: "чудесные" мексиканские и бразильские сериалы, бесчисленные американские боевики.
Но, к счастью, остатки нашей культуры уцелели, что меня бесконечно удивляет. Я думал, будет гораздо хуже. Все-таки можно назвать нескольких режиссеров, "сохранивших" себя.

-- Кого же?

-- Ярко проявила себя Кира Муратова, ей действительно нужны были новые возможности, хотя она и раньше говорила то, что хотела. Событием десятилетия для меня явились также фильмы Леши Германа, Сокурова. Сокуров смог пробиться еще в те годы, когда всем заправляли генералы от кино, но в той сублимированной обстановке он "настроил" свой голос на очень высокую, может быть, слишком пронзительную ноту. А сейчас нашел себя, у него появилась уверенность в проекте, точность замысла, он смело делает вещи, на которые раньше не решился бы.
В интересных поисках находились Володя Хотиненко, Леша Балабанов, хотя "Брат" и "Брат-2", вызывающие восхищение у зрителей, меня огорчили. Понимаю, что подобные фильмы необходимы, но мне обидно, что их делает Балабанов, человек с такими потенциальными возможностями.
Вообще в искусстве нельзя быть суетливым. И как невероятно трудно сделать в нем шаг вперед!

-- Какое поколение, на ваш взгляд, определяет сегодняшний кинопроцесс?

-- Поколение 40-50-летних людей. Молодые за эти 10 лет просто не могли прорваться или делали американское кино, в лучшем случае, клипы. Но ведь если ты хочешь выпить бургундского вина, то не станешь пить бургундское молдавского разлива, лучше купишь настоящего. Так и я, захочу смотреть вестерн – смотрю американский вестерн, а не подделку под него. Думаю, что зритель тоже, он же не дурак.

-- Должно ли кино откликаться на социальную жизнь?

-- Ни в коем случае! Нельзя даже думать об этом. Помните, как одно время писателей посылали для изучения жизни на стройки Сибири или на Братскую ГЭС? И что они после этого писали? Приведу еще один пример: герой картины "Естественные враги" отверг статью космонавта Армстронга, которую тот принес к нему в журнал. Армстронг удивился: "Я всем отказал, хотел ее напечатать именно в вашем журнале, а вы не берете. Почему?" – "Потому что я еще мальчиком, живя в далеком штате Оклахома, смотрел на небо в маленькую подзорную трубу и увидел в нее в тысячу раз больше, чем Вы, который по Луне ходили".
Никакое специальное изучение жизни, так же, как и прямые отклики на нее, не являются гарантией того, что вы что-то про эту жизнь поняли.

-- А как сложилась ваша собственная творческая судьба в это десятилетие?

-- Это было тяжелое время. Жалко, что оно совпало с важным для меня периодом жизни. Я пришел в кино в середине 80-х. Начало было счастливым – удалось сделать картины, пусть не совершенные, но честные, выражающие то, что я чувствую и думаю. И вот, когда мне нужно было развиваться дальше, возможности снимать кино просто исчезли. Особенно плохо пришлось после "Музыки для декабря". Реакция нашей кинообщественности оказалась крайне негативной. Чего я только о картине не услышал!

А мне хотелось сделать именно такую картину, неэффектную, холодноватую. Она соответствовала моему психологическому состоянию на тот момент (далеко не лучшему). Немного утешало то, что "Музыку для декабря" хорошо смотрели те люди, которые приходили в кинотеатры (а тогда вообще в кино мало кто ходил). В Киноцентре она была показана раз 15 – и битком полные залы! Это позволяло думать, что фильм не так уж плох, как говорят. Потом его повезли в Канны. Но ничего не помогло – за мной уже утвердилась репутация безнадежного режиссера, что очень мешало в ситуациях, когда решался вопрос о получении денег для новых проектов – мне вежливо улыбались, что-то даже обещали, но я читал в глазах собеседников: "Он снял ужасную картину, у него ничего хорошего не получится".
Мне казалось – я к этому отчасти готов. Но вскоре выяснилось, что пережить такое невероятно трудно. Быть безработным тяжело. И как важно при этом не суетиться, не предлагать проекты, которых ты потом стыдился бы!
Все же на одну удочку я попался – я имею в виду "Крестоносцы-2". Фильм делал другой режиссер, что-то у него не складывалось, и Ассоциация каскадеров предложила мне сделать свою историю, взяв за основу уже отснятый материал, за что пообещали потом помочь с деньгами на следующий фильм.
И я взялся за жанр, которого немного побаивался, но в котором уже давно хотел себя попробовать – за фарс. Кроме того, я никогда не работал с теми известными, маститыми артистами, которые участвовали в съемках "Крестоносца". У них был свой творческий почерк, свои сложившиеся интонации, и я страшно боялся, что не смогу преодолеть их актерские штампы. Но вдруг выяснилось, что эти звездные люди – прекрасные, искренние, живые актеры, способные с удовольствием экспериментировать, проявляя себя совершенно в новом качестве. С каким блеском, например, сыграл Николай Еременко! Но, к сожалению, то, что я не мог сам произвести выбор актеров, все-таки сказалось на результате – некоторые из исполнителей откровенно слабы. Так я расплатился за вынужденный компромисс.
Есть и другие вещи, которые мне в картине не удалось исправить, не стану о них говорить, думаю, все и так видно на экране. Тем не менее, это мой фильм, я не снял свою фамилию с титров и благодарен судьбе за то, что в то тяжелое время мне удалось снимать, пусть даже такое компромиссное кино. Пресса о "Крестоносцах" почти не писала. Помню только одну статью – журналист написал: "Это худшая картина, которую я видел за последние 10 лет", – и в конце добавил: "А может быть, самая гениальная". Я так и не понял, похвалили меня или пытались уничтожить.

-- А как прореагировали заказчики?

-- Просто не выпустили ее. Но, что интересно, до определенного момента они картину принимали и хохотали на просмотрах вместе со всеми, а потом съездили на "Киношок" и там, к их великому разочарованию, им объяснили, что фильм кошмарный и вообще не надо было меня приглашать. Кстати, это в нашем кинематографе привычная система отношений – у вашего коллеги спросят: "Стоит ли Дыховичному дать на кино деньги? "И он тут же ответит: "Дыховичному? Упаси вас Бог!" Мне же кажется, что даже совершенно безнадежным, на первый взгляд, людям можно дать шанс попробовать, поэкспериментировать.

-- Судя по тому, что после "Крестоносцев" вы долго ничего не делали, обещанные деньги вам Ассоциация не дала? Обманули товарищи каскадеры?

-- Сегодня это не называется обмануть, они меня просто "кинули", причем сами остались в убеждении, что обманул их я – должен был сделать нормальную картину, а сделал черт-те что.
И опять я оказался без работы. То кино, которое мог бы снимать, никому не было нужно, и я пошел на РТР, но не сериалы делать – главным режиссером. Оказалось невероятно интересно – другая визуальная культура, совершенно другая фактура, которая, к сожалению, находится в руках людей, далеких от понимания того, чем владеют.
На телевидении я приобрел полезный опыт общения на высших виражах чиновничества. И если бы не пара-тройка моих ошибок, мог бы, наверное, и дальше прекрасно существовать на канале.

-- Вам удавалось как-то влиять на ситуацию?

-- Думаю, да. Удалось выпустить неплохие передачи, разработать межпрограммное оформление. Другое дело, что все мои усилия, может быть, были не очень заметны. При почти 20-ти часовом вещании многое просто размывается. Но все равно, я был очень рад, что что-то получается. До телевидения у меня был комплекс по поводу общения с большой аудиторией. Но как только раз в неделю я стал вести свою передачу, он исчез. Я понял, что надо верить в свои силы, быть естественным и не бояться показаться несерьезным, не стараться все делать так, как будто это последняя съемка в твоей жизни.
Я получал удивительные письма, чего совершенно не ожидал, читал их с огромным интересом. Писали из глубочайшей провинции – люди регулярно смотрели мою передачу (в час ночи!), что для тех, кто работает – абсолютнейший подвиг.

-- После вашего ухода передачи, придуманные вами, остались?

-- Когда меня убрали с канала, то убрали и их.

-- Из принципа?

-- Не думаю, просто мои передачи были им глубоко неприятны. На РТР делается совсем другое телевидение – информационно-политическое, хотя, с моей точки зрения, ажиотация вокруг политики уже умерла. На Чечню смотрят как на обыденность. Кровь никого не волнует. После трагедии с подводной лодкой все понемногу успокоилось, и само телевидение стало спокойное, бюргерское.
Кроме информации нашему телевидению нужен только кинопоказ, причем только американские фильмы. Передачи на темы культурной жизни его не интересуют. Ну, как говорится, дай Бог вам здоровья и мужа хорошего.
К счастью, для меня снова открылась дверь в кинематограф, и я ушел снимать "Копейку".

-- Счастливый случай?

-- Да. Я попрощался с коллегами, поблагодарил за доставленное удовольствие поработать на телевидении и остался на улице. Перспектив не было никаких. Даже представить себе не мог, что через несколько дней позвонит Виталий Южилин и скажет: "Помнишь, мы с тобой как-то виделись года три назад? Нет ли идеи снять кино?". Я поехал на встречу с Виталием, ни во что не веря – сколько у меня уже было таких бесполезных переговоров. Но через три недели запустился с картиной. А до этого мы с Сорокиным пять лет ходили с замыслом "Копейки". Все вокруг говорили: "Что ты с ней носишься? У тебя всегда столько сценариев в запасе, а ты с "Копейкой" уперся". Но я чувствовал, что в этой картине могу сказать о многом. Хотел снять именно ее. И снял!
Жизнь в этом смысле удивительна: если ты чего-то очень хочешь и очень в это веришь, то обязательно все получится.
Я никогда не терял надежды. И мне везло – находились люди, которые помогали: так, Лебедев дал деньги на "Музыку для декабря", французы – на "Прорву"…
Как ни странно, люди скорее верят в твои человеческие качества, чем в творческие возможности. Это раньше можно было принести свое досье, показать, какие у тебя были премии, что о тебе писали. Сейчас ничего этого не нужно. Главное – найти общий язык с тем, кто может тебе помочь.

-- Чем же так привлекла вас история про "копейку"?

-- Мне кажется, люди придают слишком большое значение сюжетам, связанным со сложными переживаниями, и не замечают, что параллельно их жизни существует некая жизнь вещей, причем на вещах отражается не только наше отношение к ним, но и все те изменения, которые происходят с нами самими.
Та же "копейка" – когда-то она была недостижимой мечтой, признаком абсолютного благополучия человека, а сегодня она – признак его бедности. И при этом остается все той же "копейкой". Она уникальна – ни одной машине в мире не удастся, как ей, пройти через 30-40 хозяев, 30 раз изменив свой цвет и свой характер. Она же, как те ботинки, которые можно носить и в 1911, и в 2003 году, – из моды не выходит. В ней нет ничего лишнего, жирного, на ней не стыдно ездить и сейчас.
Это наша, отечественная машина; само то, как мы ее называем – "копейка" – звучит по-домашнему: хорошее русское слово, и все давно забыли, что на самом деле машина-то итальянская – "фиат".
В нашем фильме "копейка" для многих героев становится талисманом. Для кого-то счастливым, для кого-то нет. Персонажей много, человеческие судьбы все переплетены. Понимаю, непросто вызвать у зрителей интерес к картине, в которой нет сквозной истории, нет центрального героя, объединяющего действие. Сюжетная дробность всегда проблематична. И я придумал такой ход – у меня несколько новелл, 84 роли, но всего 10 актеров, которые переходят из одной новеллы в другую, из одного образа в другой.

-- Новеллы грустные?

-- Картина достаточно смешная, в ней есть веселое (без высокомерия) расставание с той жизнью, которая у нас была.

-- Та прошлая жизнь, по крайней мере, на наших экранах, была достаточно психологически комфортна. Зрителю внушали, что он защищен, что он может верить в будущее, что ему есть на кого опереться в непредвиденных обстоятельствах. Сейчас же экраны захлестнула волна агрессии. Как вы считаете, почему? Уже и зрители устали от сплошных ужасов, да и вряд ли наша действительность на самом деле столь кошмарна.

-- Люди, которые не могут в собственной жизни полноценно себя выразить, у которых не было серьезных потрясений, проигрывают это в кино, реализуя свою потребность в острых ощущениях. Я всегда удивлялся тому, что американцы снимают такое количество фильмов о бандитах, насильниках. Такое ощущение, что в Америке сплошные авиакатастрофы, поезда постоянно сходят с рельс, насилуют на каждом углу. Потом понял – Америка до самого последнего времени была благополучнейшей страной. И эти фильмы были нужны им для того, чтобы проживать страшные фантазии, которые есть у многих. Дикая жизнь на экране замещала реальность – своего рода психотерапия.
Но насилие на наших экранах – это как раз отражение действительности. При изменении власти ее, естественно, перехватывают люди, которым надо самоутвердиться. Как? Проще всего – насилием. У нас же рухнули все законы, вдруг было объявлено, что черное – это белое и наоборот. Чтобы никто не мог протестовать, надо заставить всех недовольных молчать. Раньше этим занималось государство. Теперь же любой денежный мешок может тебе заявить: "Нет денег – молчи. Говорить буду я". Не поймешь с полуслова, тебя закопают в землю. Обыкновенная жизненная ситуация. И многие вроде бы приличные люди хотят научиться жить по-новому, беря пример с откровенных бандитов.
Одна моя хорошая знакомая, когда я рассказал ей о том, что человек, с которым она меня познакомила, вор и обманщик, спокойно сказала: "Он не вор, он просто умный и обманул тебя, потому что ты лох". Эти слова меня потрясли, но потом я не раз слышал подобное от других людей. И все-таки не хочу с этим смиряться. Нет, это не умные люди, а обыкновенные жулики и бандиты. Однажды поэт Межиров сказал Высоцкому, когда тот спел ему песню про штрафные батальоны: "Володя, перестаньте идеализировать уголовников. Они всегда стреляли нам в спину". Это актуально и сегодня – не идеализируйте бандитов!

-- Ваши прогнозы на будущее?

-- Непростые. Но мне кажется, что все зависит от нас, от нашего выбора: хотим мы сохранить себя и свое искусство или согласны раствориться в чужой культуре.

-- Вы-то сами выбираете что?

-- Разумеется, наше кино!

-- И что оно для вас?

-- Для меня кино – это реальный мир. Я живу фантазией. Знаете, как дети играют с простой палочкой? Разговаривают с ней, двигают ее, она у них – и паровоз, и собачка, и друг. И они счастливы! Так и я: когда снимаю – я человек с этой палочкой. Счастлив абсолютно.