Почему кинофантастика превращается в хоррор

Серьезно, давайте поглядим, какое будущее нам предлагают в кино последние лет 20-30. «Искусственный разум»? Смерть человечества. «Чужой»? Космические твари рвутся к Земле. «Особое мнение»? Люди под жестким контролем технологий (для их же блага). «Гаттака»? Недочеловеки с неидеальным набором генов поражены в правах. «Время» – жизнь превращена в разменную монету. «Дредд» – мир погружен в преступность и насилие. «Гостья» – люди будущего становятся легкой добычей для инопланетного паразита. «Она» – не злая, но и не оптимистичная история, доказывающая, что людям с компьютерами не по пути. Даже фильмы типа «Разрушителя», рисующие благостные картины будущего, не вызывают у зрителей большого желания в таком будущем жить: там скучно, там все чересчур политкорректно, там даже сексом больше не занимаются. Не дистопия, но и не утопия – в общем, хорошего мало.

«Матрица»? «Робокоп»? «Крепость»? «Терминатор»? «Остров»? «Геймер»? «Потрошители»? «Бегущий по лезвию бритвы»? «Безумный Макс», «Голодные игры», «Бегущий в лабиринте», «Водный мир», «Прометей», «Королевская битва», «Петля времени», «Дивергент», «Игра Эндера», «После нашей эры», «2001: Космическая одиссея», «Грань будущего», «Заводной апельсин», «Тихоокеанский рубеж», «Дитя человеческое», «Обливион», «Планета обезьян», «Сквозь снег», «Побег из Нью-Йорка», «12 обезьян», «Интерстеллар», «Вспомнить все», «Мишень», недавний «Лобстер» – все они так или иначе показывают, что ничего хорошего нас в будущем не ждет.

«Дорога»? То же самое. «Судная ночь»? Так точно. «Я – легенда»? В ту же копилку. Даже детский мультфильм «ВАЛЛ-И» и тот показывает, что в будущем Земля опустеет. А некоторые молодые режиссеры типа Нила Бломкампа умудрились сделать неутешительные истории о будущем своим коньком – достаточно вспомнить «Район № 9», «Элизиум» и «Чаппи».

Куда ни глянь, цивилизация катится к закату, а будущее если уж придет, то обязательно станет постапокалиптичным. Экологическая катастрофа, беспредельно жесткие законы, жестокие игры с человеческими жизнями на кону, перенаселенность и нищета, ядерная зима, глобальное оледенение, смертельные вирусы выкашивают население, зомби встают из могил, роботы захватили власть над миром… Если не роботы, то тоталитарное правительство с фашистскими идеями. Если не диктатура, то циничные бизнесмены. Если не бизнесмены, то религия нового типа, подавляющая свободомыслие и инаковость. На других планетах тоже все не слава богу: даже Супермен прилетел с Криптона не от хорошей жизни. И, как мы видим, новые «Стартреки» уже не столь оптимистичны по сравнению с сериалом, который положил начало знаменитой франшизе.

Конечно, выдумать идеальную идею мироустройства непросто, чтобы не сказать невозможно – любая схема приводит к появлению недовольных, при любой попытке сделать хорошо всем сразу найдутся ущемленные, которые предпочли бы свой собственный путь. И кино нашептывает нам: все бесполезно, мир обречен, ничего дельного на этой Земле уже не построишь, даже Рената Литвинова устами одной из своих отнюдь не футуристических киногероинь заявляет: «Этой планете я поставила бы ноль». Вот и запускаемая в работу экранизация восьмитомника Стивена Кинга «Темная башня» – тоже об этом (Кинг вообще большой любитель погружать мир будущего в хаос: «Долгая прогулка», «Мобильник», «Противостояние», «Грузовики» etc. – если бы все его дистопии были экранизированы, мы бы давно сошли с ума от безнадеги).

Нельзя сказать, что никто не пытался рассуждать на эту тему прежде. Например, вопросом необходимости дистопий (их еще называют антиутопиями) задался знаменитый американский писатель Дэн Симмонс, стоящий в одном ряду с вышеупомянутым Кингом. Симмонс, как автор масштабной космической оперы «Гиперион», над экранизацией которой уже несколько лет бьется Голливуд, безусловно, автор авторитетный и понимающий, что к чему. В своем эссе 2011 года он привел отрывок из интервью другого фантаста – Курта Воннегута, который говорил, что художники нужны обществу потому, что они чувствительны, как канарейки в угольной шахте. В прежние времена канарейки, принесенные в шахту в клетке, служили индикатором чистоты воздуха – если происходил выброс удушающих газов, канарейка падала кверху лапками первой, и у шахтеров еще было время, чтобы спастись самим (или хотя бы надеть противогазы). По мнению Симмонса, именно дистопии воплощают эту «канареечную» функцию ярче всех прочих жанров, ведь их авторы основывают свои мрачные предсказания на тех проблемах, признаки которых заметны уже сегодня, – фантасты лишь проводят мысленную линию в будущее, показывая, к чему все это может привести, если совершенно ничего не предпринимать.

В качестве примера полезной дистопии Симмонс приводит хрестоматийный пример – роман Джорджа Оруэлла «1984». Книга, написанная за полгода до заявленной в заглавии даты, описывала государство-тюрьму (в котором угадывался сталинский СССР), постоянно шпионящее за своими гражданами и настолько успешное в промывке мозгов и оболванивании населения, что его жители потеряли всякую способность анализировать происходящее. Книга была запрещена в Советском Союзе, но получила широкую популярность в других странах и со временем была экранизирована, а фразы оттуда разошлись на цитаты и сегодня с удовольствием используются журналистами всего мира. Конечно, как показала история, «1984» ничего не изменил в жизни СССР, но здорово отрезвил жителей многих других стран: возможно, его роль состояла не в том, чтобы изменить уже сложившееся положение вещей, а в том, чтобы не допустить возникновения подобной ситуации в иных местах, дав понять мировому сообществу, что этот путь тупиковый. Любопытно, что позже пророчества Оруэлла продолжили сбываться в других странах, вступивших на путь коммунизма. Например, в Камбодже в 70-е годы пришедшие к власти «красные кхмеры» убивали мотыгами всех, кто носил очки («в очках – значит, много читает» – примечательная рифма к запрету на книги в романе «1984»). А в Северной Корее жителям и сегодня скармливается миф о некой победоносной войне, которую КНДР уже много поколений ведет с западным миром (на фоне такой же бесконечной войны, о которой неустанно рапортует пропаганда, происходит и действие оруэлловского романа).

Таков классический подход к дистопиям: считается, что они призваны предупредить читателей и зрителей о надвигающейся опасности. Это делали и Герберт Уэллс, и Рэй Брэдбери, и Олдос Хаксли, даже Михаил Булгаков в «Роковых яйцах». Но только ли этим объясняется любовь Голливуда к картинам мрачного будущего? Думаем, нет. Голливуд делает то, что хорошо продается, и старается избегать по-настоящему серьезных идей, чтобы не впадать в занудство. Скорее потоки постапокалиптики, киберпанка и прочей мрачной фантастики льются с экрана потому, что на них сформировался спрос.

Ведь никогда еще технологии не были столь могучими, как сегодня. Мы пользуемся мобильными телефонами, не имея понятия, как они работают. Наши финансы выведены в Интернет. Наши данные занесены в базы. Это началось не так давно, но скорость развития технологий поистине впечатляет. Наука и техника развиваются гораздо быстрее, чем мозг успевает привыкнуть к этому, и то, что еще вчера было фантастикой, завтра становится реальностью. Подозрительность – естественная человеческая реакция на все новое: соцсети переполнены паническими спекуляциями на эту тему. Мы боимся, что камера нашего телефона передает куда-то снимки без нашего ведома. Что наши звонки тайно прослушиваются, а наше местоположение пеленгуется. Что спецслужбы имеют доступ к нашим личным сообщениям в соцсетях. Что банковские работники незаметно списывают деньги с наших счетов, а вездесущие интернет-хакеры в любой момент могут взломать защищенные аккаунты и лишить нас всего самого дорогого.

Несмотря на то что подобные фобии еще в прошлом веке имели довольно мало отношения к реальности, сам страх технологий был присущ людям и раньше, в доинтернетную эпоху. Например, в 80-е в США рассматривалась прогрессивная по тем временам идея по предупреждению населения штатов, систематически страдающих от торнадо, о приближающихся смерчах: человеку нужно было лишь заплатить $5 за чип, который устанавливался в пульт дистанционного управления телевизором. В случае штормового предупреждения на все объединенные в сеть пульты предполагалось послать сигнал, который бы автоматически включил телевизоры, предупредив людей об опасности. Казалось бы, отличная, дешевая, прогрессивная мера. Но инициатива провалилась как на местном, так и на федеральном уровне: никто не захотел довериться какому-то бесовскому чипу, который неизвестно что еще умеет делать – а вдруг там вставлен микрофон или еще чего? Не надо нам этой «оруэлловщины»!

С тех пор мало что поменялось: хотя технологии все же пробили себе дорогу в нашу жизнь, недоверие к ним осталось. И киношники, по роду работы обязанные уметь распознавать болевые точки коллективного бессознательного, используют эти страхи с большим успехом (даже герой «Железного человека», вроде бы детского кино, с готовностью откликается на тайные запросы общества, раз за разом сходясь в битве с изобретателями самых продвинутых технологий, неизбежно выступающими злодеями). Мрачные прогнозы Голливуда зачастую подкрепляются авторитетными советами ведущих мировых футурологов, что только умножает страхи современного общества, поскольку «продвинутые» высокотехнологичные гадалки вроде Рэя Курцвайля сегодня заняли место всех пророков, Нострадамусов и Ванг вместе взятых.

Но здесь есть один интересный нюанс. Главный закон футурологии гласит: «Предсказанное не сбывается!» И судя по тому, что «1984» продолжает оставаться фантастикой, это действительно так. Кроме, пожалуй, тех случаев, когда автор произведения не забирается слишком далеко в будущее и способен просчитать наиболее очевидные тенденции, опираясь на уже имеющуюся научную информацию, которой пока еще не заинтересовались массы, – за умение работать с последними техническими разработками, в частности, был столь уважаем Жюль Верн. Делать же прогнозы для более отдаленного будущего совершенно бессмысленно, поскольку на развитие технологий, общества, культуры и прочих важных вещей ежесекундно влияет бесчисленное количество факторов – примерно как на траекторию пули влияет направление и сила ветра, влажность воздуха, угол стрельбы по отношению к горизонту, тип и возраст пороха в патроне и прочие подробности, затрудняющие попадание в цель на больших расстояниях.

История не знает ни одного полностью сбывшегося предсказания, и даже Рэймонд Курцвайль, каждые несколько лет фраппирующий общество своими дерзкими прогнозами, периодически вносит в них поправки: мир меняется слишком быстро, научные прорывы происходят всегда неожиданно и часто в тех экспериментальных областях, где их могли не ждать (в конце концов ведь и пенициллин, и виагра были открыты случайно), и все эти новые факторы мощно влияют на возможные варианты будущего. Да что там – кинематографисты не случайно стараются избегать конкретных дат в футуристических фильмах, поскольку к моменту, когда будущее наступает, их несбывшиеся прогнозы смотрятся довольно наивно, не сказать смехотворно (вот и «летающая доска», на которой катался Марти в «Назад в будущее 2», до сих пор так и не изобретена).

Таким образом, фильмы о будущем – это на самом деле истории о том, чего не будет никогда. Зачем же мы их смотрим? Осмелимся предположить: чтобы убить иррациональный страх грядущего. Мы боимся неизвестности, а все, что можно упаковать в картинку, всегда выглядит тусклее, чем наши подсознательные страхи. Кино материализует наши страхи, систематизирует, маркирует и делает их нестрашными. В этом его терапевтическая функция. Можно сказать, что любые прогнозы автоматически отменяют озвученное в них будущее – не потому, что они способны на него влиять, а потому, что мир – это хаотичный калейдоскоп, переливы которого предсказать в принципе невозможно. Попробуй – и почти наверняка ошибешься. Если изучить частоту, с которой попадают пальцем в небо синоптики и политические аналитики, то вообще становится неясно, за что этим людям платят деньги – с тем же успехом можно было бы гадать на кофейной гуще.

И ведь в глубине души мы верим, что озвученное не сбывается, – иначе почему, ожидая каких-то позитивных сдвигов в своей жизни, мы не торопимся их анонсировать, заявляя «не хочу пока говорить, чтобы не сглазить»? И наоборот: действуя от обратного, в сегодняшнем стремительно меняющемся мире мы предпочитаем отвести от себя беду, посмотрев кошмар об ужасах генной инженерии, тотального контроля над обществом и войне с машинами – мы чувствуем, что уж если мы способны пережить это в игровой форме, то ничего такого, конечно, уже не случится. Равно как не случится и случайного уничтожения Земли черной дырой, созданной киевскими учеными в «Гиперионе» Дэна Симмонса. Джинн тайных страхов вытаскивается из подсознания и заточается в бутылку (точно так же действуют и фильмы ужасов). Голливуд только рад подыгрывать, поскольку давно известно: чем напряженней и страшней сказка, тем с большим интересом ей внимают. Даже авторы кинокомиксов и телесериалов стараются создавать в новом веке все более жесткие продукты: чтобы зритель отвлекся от текущих проблем и тысячи доступных развлечений, ему надо предлагать что-то «погорячей».

Другой, менее очевидный ответ на вопрос о том, почему так популярны антиутопии, возможно, состоит в том, что мы уже живем в будущем. Виртуальная реальность, видеофоны, электромобили, социальные сети, сайты знакомств, Wi-Fi, GPS, Uber – все это вдруг стало частью нашей жизни. Линия горизонта, о которой можно было только мечтать еще каких-то 30 лет назад, устрашающе приблизилась – пускай вышло все не так, как мыслилось и мечталось, но технологии все же заняли в жизни людей столь важное место, что от их засилья больше невозможно отмахиваться – и жить без них тоже. Подсадка произошла. Ставки выросли, страхи тоже. Чтобы прорисовать новые горизонты, которые бы все еще будоражили зрителя, уже требуются гораздо более темные краски, более сильные «вещества». Вероятно, поэтому современная фантастика все чаще похожа на хоррор.