«Курьер»: Герой (не)нашего времени

Удивительно, что гимн бунтарству, запечатленный на пленке, тот самый Иван Мирошников и проповедуемое им «шутовство, возведенное в принцип» сегодня играет за команду старшего поколения заслуженных, снова упираясь в стену вечного вопроса отцов и детей. Об этом говорит и сам Карен Георгиевич, вроде того, что «я, мы, наше поколение хочет знать, ради кого мы жили и боролись. В чьи руки попадет воздвигнутое нами здание?!». И действительно, они — кинематографисты перестройки — будто бы воспользовались своим шансом и высказались голосами молодых на все возможные лады и ноты: и Сергей Соловьев, и Василий Пичул, и Рашид Нугманов, и многие другие. Все вместе они образовали своего рода отряд народного фронта, штурмующий баррикады кинозалов, каждого наградили орденом не просто культового, но кино поколенческого. Этой формулировкой очень просто подводить итоги признания, но куда сложнее ее разбирать на атомы.

Фёдор Дунаевский в роли Ивана Мирошникова и Инна Чурикова в роли мамы Ивана на кадре из фильма «Курьер»

Год рождения в паспорте не может породнить всех людей, взять того же Мирошникова и Катю Кузнецову, профессорскую дочку — общей точки соприкосновения они так и не нашли, несмотря на силу притяжения. Если верить Виктору Цою и финальной сцене фильма «АССА», общим аккордом стало ожидание перемен — перемены случились, но вряд ли те, на которые они рассчитывали. Да и, скорее всего, экранные герои перестройки и не могли повзрослеть, лично их увидеть и разочароваться: самое лаконичное и парадоксальное в героях (не)нашего времени, что они — живые мертвецы, вспышка перед полным затмением. Тело мальчика Бананана (Сергей Бугаев, «АССА») покоится на дне Черного моря, а Алика (Татьяна Друбич) отправляется в тюрьму, Моро (Виктор Цой, «Игла») с кровоточащей раной уходит во тьму, Веру (Наталья Негода, «Маленькая Вера») в последний момент за шкирку с того света вытаскивает брат Витя, а самого Ивана ожидает война в Афганистане, вернется ли он оттуда? Перенять эстафету отряда молодых в 90-х удалось Даниле Багрову (Сергей Бодров-младший, «Брат»), а с нулевых дух бунтарства то ли затих, то ли просто еще не прошел проверку камертоном времени. В позапрошлом году послышался будто бы истошный вопль «Кислоты» Александра Горчилина, но то был скорее полушепот в пустоту. Назвать его героя по имени уже сегодня вряд ли возможно, вроде бы все дело было в зарядке для айфона. Хотя есть впечатление (пусть и со сноской на множество нюансов), что ворота кинематографа молодым режиссёрам сегодня открыты шире, чем раньше, и получить место на трибуне для высказывания стало чуточку проще.

Анастасия Немоляева в роли Кати на кадре из фильма «Курьер»

Тот же «Курьер» стал фильмом со второй попытки: за одноименную повесть Шахназарова, опубликованную в журнале «Юность», брался Андрей Эшпай, но сценарий не слишком отвечал социалистическим идеалам, пришлось убрать на полку. С приходом Михаила Горбачева Карен Георгиевич уже сам занял кресло постановщика, и все случилось, хотя кажется, что, как и все великое, скорее вопреки. Иван плоть от плоти своего времени, да и фильм в целом вроде портрета эпохи: многоэтажки спального района, редакция журнала «Вопросы познания», профессорская семья и мать-одиночка. Сценарную конструкцию сложно разбирать сюжетно, на акты и драматургические коллизии: на пленке искрится слепок жизни, мелодия пустой, но жутко важной болтовни, выходки паяца, прогулки по карьеру, брейк-данс и скейтборд на Ленинских горах (когда такое раньше было?), дискотека под Бориса Гребенщикова и «Земля в иллюминаторе» дома на гитаре — все вместе рождает кино эмпатическое, мелодраму ощущений, или, по-сегодняшнему, драмеди.

Иван Мирошников не может не вызывать симпатию в любой из дней прошедших 34 лет, он не Холден Колфилд, он наш неравнодушный нигилист, что само по себе оксюморон (положим, как и то, что он живой мертвец). Сегодня его бунт выглядит не то чтобы позицией, а скорее ее отсутствием: юноша только пытается определиться с курсом на компасе жизни, а ту самую главную фигуру маяка, памятника нерукотворного старшему поколению — отца у него забрали обстоятельства (или он сам ушел к новой жене и даже дальше — в Африку, не так уж важно). Без примера на равнение, ориентации на юг и север приходится прокладывать дорогу по наитию, почти вслепую, получается, само собой, не всегда удачно. Иван обречен нам нравиться, Федор Дунаевский (не артист, а одноклассник Немоляевой) поймал нерв героя без героического: в метро и на кресле в редакции мечтать он хочет только о великом, о подвиге, о чем-то, что может сделать обыденное исключительным, вроде выдуманной биографии сына графа де Брессака. Может, и рядовое паясничество, а может, все же получится претендовать на великое?

Александр Панкратов-Чёрный в роли главного редактора на кадре из фильма «Курьер»

И этот героизм, бытовой, романтичный и романтизированный, присущ каждому из вышеупомянутых, это чувство маленького и локального незамеченного подвига: Бананан и Алика буквально и фигурально погибают за свою любовь, маленькая Вера жертвует принципами, чувствами, иллюзией своей свободы в угоду призрачному благу семьи, а Моро ранит ножом истошная несправедливость — везде сплошная кинематографическая поэзия на пленке. Но индексировать их на наш курс с учетом инфляции героизма на экране никак не получается, они герои не нашего времени. Как симптом или закономерное следствие, «Курьер» с больших экранов сегодня и правда звучит как повисший без ответа вопрос: что сделали вы, ваше поколение? Кому в наследство достались юные сердца с горящими глазами, в пальто не по размеру и музыкой Гребенщикова на магнитофоне? Немой тихий укор, который проще положить в карман и носить с собой — мечтать же, конечно, надо только о великом.

Удивительном образом роднее всех и ближе к нам звучит сегодня Катя (Анастасия Немоляева, тогда не артистка, а дочка оператора), которая принадлежит и к профессорской фамилии, и к золотой молодежи, отличница с филологического факультета МГУ с модным гардеробом (история с ее нарядами известна — собирали по шкафам всей съемочной группы). При всем благополучии жизненного старта, Катя, оглядываясь на тех, кто рядом, на Ивана, тоже непременно хочет бунтовать изо всех сил. Не петь «Соловья», когда попросят, «встав на табуретку», голосить о кабриолете, красивом шарфе и маленькой собачке, истошно стучать по черно-белым клавишам фортепиано… но снова и снова у нее не получается. Казалось бы, разве может быть восстание против старших артикулировано четче, чем выбор в спутники сердечные хамоватого паренька с окраины, с причудами и странноватым чувством юмора, они же будто Бонни и Клайд, ничуть не меньше. Но и на этот выбор сил ей не хватило, к сожалению или к счастью.

Так, может, кино все же про любовь? Сами того не осознавая, мы вечно стремимся к гармонии и балансу, а потому и уравниваем людей в поколения, и задаем вопросы из зала: «Карен Георгиевич, а Иван и Катя все-таки могли бы быть вместе однажды?» — «Возможно, и могли, но позже». Возможно, «позже» — это уже сейчас.