Михаил Ромм в моей жизни, моей судьбе

Празднование столетия Михаила Ромма не ограничилось торжественным вечером в Доме кинематографистов 24 января 2001года. Для нескольких поколений кинематографистов Михаил Ильич был учителем не только в кинопрофессии, но и в жизни. Поэтому поток воспоминаний о нем не иссякает.
24 января 2001 года в Белом зале Союза кинематографистов России мы собрались, чтобы попытаться осознать невероятное: 100 лет со дня рождения Михаила Ильича Ромма. Для меня так и не соединились дата – 100 лет – и зримый, осязаемый образ Михаила Ильича. Тогда, на вечере памяти, не захотелось протискиваться к микрофону, поэтому сейчас, спустя несколько дней, пишу эти строки.
Вспоминаю, что после вступительных экзаменов во ВГИК прошло довольно много дней, прежде чем осознал – да, я на режиссерском факультете, учусь в мастерской Ромма. Фантастическое везение.
Спустя 3 года нас – Игоря Добролюбова, Резо Эсадзе, Андрея Смирнова и меня – мастер взял на практику на свою картину «9 дней одного года». Эта практика стала для нас, можно сказать, вторым ВГИКом. А потом нас с Андреем Смирновым запускают в производство в 3-ем творческом объединении с дипломной короткометражкой, и она с двумя другими картинами в альманахе выходит в прокат. Разве это не везение? Первые картины мы с Андреем Смирновым снимаем вместе. Мы очень разные, и это нас объединяет в работе, это же и разъединяет. Нормальный творческий процесс. Каждый из нас начинает снимать самостоятельно. Я уже снял пару картин, когда в начале октября 1971 года по приглашению Ромма приехал к нему домой.
Накануне вечером мне позвонил редактор последних роммовских картин И.И.Цизин.
-- Боря, тебя хочет видеть Михаил Ильич. (Пауза). Не буду скрывать: это я попросил его поговорить с тобой…
Я сижу в доме Михаила Ильича на площади Моссовета. Нас разделяет письменный стол. Ромм раскладывает пасьянс. Я, нахохлившись, сижу напротив.
За спиной на кухне позвякивает посудой Кузьмина. К нам в комнату не заглядывает. У меня жуткая головная боль после «вчерашнего», зеленая тоска на душе. Я говорю тусклым голосом:
-- …И тогда я понял, что ошибся в выборе профессии… Но ведь шел уже третий курс! Третий курс военно-морского училища. Я вдруг понял, что хочу быть – смешно сказать – кинорежиссером. Было ясно, что с флота мне не уйти. Начал выпивать… Дальше – больше. Здоровье, вероятно, было звериное. Недаром взяли в подводники. Доза моя постепенно увеличивалась. Но вскоре случилось фантастическое стечение обстоятельств, и я был демобилизован. Пять лет учился, полгода служил. Еще один повод выпить. Будучи уже гражданским человеком, не сразу попытался поступать во ВГИК, работал в школе. Преподавал физику, электротехнику, астрономию. Если бы сразу после демобилизации пошел во ВГИК, глядишь – попал бы к Герасимову или еще к кому-нибудь. Судьба. Наконец, ваша мастерская. Опять повод отпраздновать. Инерция. А доза продолжала увеличиваться…
Ромм сказал:
-- Я повидал многих режиссеров. Среди них были хитрые, злые, коварные, добрые. Не очень умные и прозорливые. Были пьющие, как… Но весь фокус в том, что пьющие никогда не могли сохранить свою индивидуальность. Профессиональные навыки сохраняют. Индивидуальность никогда. Они становились на одно лицо.
-- Ромм, – крикнула из кухни Кузьмина, – зови Бориса обедать.
Я суетливо засобирался.
-- Спасибо, Михаил Ильич, я пойду… Мне надо побыть одному. Извините, я пойду… Спасибо.
Ромм отложил карты. Посмотрел на меня. (Представляю, как я выглядел. В глазах – душевная боль, в голове – боль от вчерашнего).
-- Может, рюмку коньяку? – неожиданно предложил Ромм.
-- Нет, нет, что вы! Я… не пью, – сказал я, засмущавшись, и не почувствовав нелепости своего заявления.
Вскоре был ранний телефонный звонок. Старый флотский товарищ. Едет через Москву в отпуск. Загудели на пять суток. Вспоминали о погибших на разных морях-океанах товарищах. В те времена не сообщали о затонувших лодках. Жена рассказывала, что мы ездили даже в Ленинград. Не помню. Проснулся на пятые сутки. В квартире звенящая тишина. Догадываюсь: жена на работе, дочка в школе. Лежу, рассматриваю трещинку на потолке. Вспоминаю разговор с Роммом. И вдруг совсем рядом со мной, у правого уха, раздается спокойный голос.
-- Хватит, – сказал голос.
С тех пор я не пью. Никогда. Ничего. Ни по какому поводу. Сохраняю, вероятно, индивидуальность. Вот уже почти 30 лет.
Меньше чем через месяц – 1 ноября 1971 года Михаил Ильич умер. Умер в разгар работы над фильмом «Мир сегодня» («И все-таки я верю»).
Мы надолго онемели от горя.
Прошло полгода. Неожиданно мне попал в руки замечательный «Ливень» А. Галиева и Э.Тропинина (Макарова).Со времен «Осенних свадеб» мне так не нравился ни один сценарий. А студии, как оказалось, необходим был фильм по повести Днепрова «Мы вернемся». Днепров – литературный псевдоним С.К.Цвигуна, заместителя Председателя КГБ.
Шел 1972 год. Генеральный директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов сказал мне:
-- Снимешь фильм Цвигуна, я запущу тебя с «Ливнем».
Жаловаться идти было не к кому. Ромма не было, с Райзманом у меня тогда были не самые теплые отношения. На тайной вечере с авторами «Ливня» было решено: фильм по Цвигуну снимать, чтобы потом снять «Ливень».
Самый решающий аргумент в пользу экранизации высказал Тропинин: у автора громадные возможности. В его силах приоткрыть кое-какие архивы. О сорок первом годе можно сказать такое, о чем нигде еще не было.
Повесть Днепрова была, как сказали бы в Одессе, кошмарный ужас. Мы ее целиком перелопатили, оставив от первоосновы лишь фамилии героев. Нашли будущую форму фильма: «под документ». Фильм должен был снят на черно-белую пленку. Сизову переработанный сценарий понравился. Меня вызвали в большой дом на Лубянской площади, было у них что-то вроде пресс-центра. Там мне доверительно пообещали:
1. Звание Народного артиста СССР.
2. Госпремию СССР.
3. Вместо кооперативной квартиры – государственную, большей площади.
Потом я встретился с глубоко законспирированным автором повести «Мы вернемся». С добродушным круглым лицом, с мягкой полуулыбкой Семен Кузьмич Цвигун мне сказал:
-- Зачем вам, товарищ Яшин, снимать черно-белую, как бы документальную картину? Это неправильно. Есть книга – по ней и надо снимать. Картина должна быть цветная, широкоформатная. В ней должны играть Народные артисты. В этой картине должна звучать гарна песня, щоб песню эту захотели запеть все: и простые люди, и члены Политбюро…
Я увидел четкую картинку: старательно, на полном серьезе, члены Политбюро поют песню, Ромм с неизменной сигаретой сидит перед ними в кресле и неудержимо хохочет. Он был смешливым человеком.
Иллюзии лопнули. Полетели в тартарары. Разлетелись в прах. С этого момента я знал: это кино я снимать не буду. Ни во имя «Ливня», ни во имя чего-либо еще. Ни за какие коврижки. Что бы мне ни грозило. Повторяю: шел 1972 год и могло быть все. Вплоть до отлучения от кинематографа…
Конечно, свято место пусто не бывает. Буквально на следующий день на эту постановку возникла известная всем фигура режиссера, и одна за другой ежегодно, как блины, стали появляться бесконечные серии «Фронт без флангов», «Фронт в тылу врага» и т.д. и т.п.
Только через 2 года – спасибо ему – запустил меня Николай Трофимович Сизов с фильмом «Ливень».
Время от времени я четко вижу лицо Михаила Михайловича Ромма. С Роммом можно помолчать, повспоминать, посоветоваться…