Рецензия на фильм «Скафандр и бабочка»

История щедра на странности. В декабре 1995 года успешный журналист и главный редактор журнала "ELLE" Жан-Доминик Боби (Амальрик) рассекал на только что приобретенном кабриолете с выражением полнейшего счастья на лице, когда его, ни к селу, ни к городу, разбил всесторонний паралич. Через две недели комы, очнувшись на госпитальной койке под сенью капельниц, он понял, что из всех частей тела двигаться может только левый глаз. Отныне этот глаз станет единственным средством общения экс-редактора с окружающей действительностью: моргнул один раз – означает "да", два – "нет". Не густо, но вполне достаточно, чтобы наморгать целый том воспоминаний под романтичным названием "Скафандр и бабочка", через десять лет вдохновивший режиссера Шнабеля на одноименный фильм. Странное словосочетание объясняется просто: тяжелый скафандр тела отвечал в снах бывшего редактора за смерть и паралич, а за нематериальную душу – подмигивающий целыми днями глаз, похожий на порхающую бабочку.

Самой захватывающей частью фильма являются, безусловно, первые минут пятнадцать, когда зрителя погружают в черепную коробку главного героя, превратившегося, по сути дела, в одноглазую веб-камеру без серво-привода (второй глаз, разучившийся моргать, врачи быстренько зашили за ненадобностью). Понятно, что из всех увековеченных на экране человеческих болезней паралич с подмигивающим глазом представляет особый интерес для мастеров экрана. Неподвижное тело с моргающим отверстием – удивительно точная аллегория стрекочущей кинокамеры, какая-то слишком буквальная и физиологическая аналогия того, что давным-давно имел в виду классик Дзига Вертов, придумывая свой "Кино-глаз". Изображение, поступающее к зрителю через такую дырку, получает неожиданные ракурсы и прочие изобразительные бонусы. Здесь, что называется, можно изобретать. А от обвинений в формализме смело прикрываться паралитиком, чья правда жизни сфокусировалась с гламурных обложек на нечто совершенно противоположное.

Не удивительно, что работать с кино-глазом позвали одного из лучших мастеров своего дела – придворного оператора Спилберга Януша Камински. Его работа, пожалуй, и стала наиболее интригующей частью этой картины. Когда кино-глаз наливается слезами, Каминский заботливо смазывает линзы вазелином. Когда подмигивает – задергивает на секунду занавесочкой. Когда смотрит на море – предусмотрительно наклоняет горизонт: веб-камеру, как и паралитиков, очень трудно установить по вертикали. Выглядит все настолько трогательно и убедительно, что уверовав в происходящее, сам начинаешь подмигивать экрану, пока за камеру не берется Шнабель.

Читать дальше…

Не сказать, что у этого симпатичного в общем режиссера напрочь выбит киноглаз, но как раз при его появлении сюрреалистичный танец скафандра с бабочкой превращается в предсказуемый балет, где силой духа берут верх над бессмысленной материей. Шнабель режиссирует действом расчетливо и правильно. Рифмует топ-моделей "ELLE" с медсестрами, кресло-каталку – с кабриолетом "ягуаром", гламурного паралитика, мечтающего вырваться из темницы тела – с графом Монте-Кристо. Смакует Макса фон Зюдова в роли отца главного героя: успешный сын увлеченно бреет папу, еще не зная, что сам скоро окажется в той же ситуации. Раскидывает там и сям символичные флэш-бэки. Придумывает романтичную интрижку: жена, сидя у постели, отвечает за парализованного мужа на телефонные звонки, а он знай себе подмигивает любовнице на другом конце провода. Наконец, переключает Каминского, припрятавшего занавесочки и вазелин за правильную линию горизонта, на вид опадающих в море айсбергов – аллегория умирания такая.

В результате глаз зрителя, которого прогоняют в скучную реальность из чужой черепной коробки, где была масса интересного, большую часть фильма лицезрит всего лишь инвалида, прикованного к креслу-каталке с удивленно-рассерженным лицом. Хорошо еще, что без малого двухчасовая картина, главное достижение которой заключается в первых пятнадцати минутах, смотрится не скучно, легко и, в хорошем смысле, поверхностно. Без всякого морального отягощения, учитывая положение, в котором оказался главный герой. Ничего удивительного, впрочем: Джулиан Шнабель – художник по основной профессии – добился в свое время немалого успеха, покрывая холсты разбитыми тарелками.

Более удивительным представляется ажиотаж, поднятый «Скафандром и бабочкой» /Scaphandre et le papillon, Le/ (2007) на международных фестивалях. Каннский приз за режиссуру. Номинация на "Оскар". "Золотой Глобус". Не слишком ли много для не самого интересного и глубокого творения об одиноком и смертельно больном мужчине, переваривающем свой паралич или какую-нибудь опухоль на берегу моря, каких в последнее время стало появляться по штуке в год («Море внутри» /Mar adentro/ (2004), «Его брат» /Son frere/ (2003)). Порадуемся, впрочем, что женатый на испанке американец Шнабель настоял на съемках этой душещипательной истории в Европе.

Теперь, во всяком случае, нам известно, что образцовый гибрид тяжелой европейской многозначительности с легким американским путем к успеху должен выглядеть именно так – как бабочка в скафандре.