Рецензия на фильм «Война»

Фильм – он и есть фильм, самоигральный, если состоялся. Если сыграл на эмоциях публики, вызвал смех, слезы, стыд, радость или успокоение, то его не исчерпывает ни "Балабанов", с которым публика лично не знакома, ни "жизнь", с которой она прекрасно знакома и без него. Фильм – как лакмусовая бумажка состояния умов. Он не виноват, что где-то на одной шестой, как всегда, две беды: дороги и дураки.

"Война" исчерпывается жанром. Это классический боевик про "хорошего парня", побеждающего несметные орды "плохих парней". Абсолютно условным он стал уже в тот момент, когда в кадр вполз парализованный и бородатый Сергей Бодров-младший. Для публики он давно – лишь условный знак "братства хороших", и она впервые засмеялась, когда его увидела. Осознала условия игры. Таким образом, по части неигрового, глубинного действия на умы "Война", конечно, не бомба, то есть не высокохудожественное произведение. Но свою игру она сделала, захватила, что нельзя не признать, и даже лень обосновывать, хотя положено, когда заговорил.

Для жанра нашлось полное киношное воплощение. Понять можно не только время, пространство, вещи, лица, слова и песни "Войны" (БИ 2, Deadушки, Океан Эльзи). Можно понять, что контекст всего этого достаточно богат, чтобы тронуть любого. Нервные дамочки отвернутся, когда пленным режут головы. Они же обрадуются, когда отец героя скажет, как отрежет, что жить надо только в любви: "Разлюбил жену – уходи". Мужики пригорюнятся, когда чеченский боевик на раз объяснит, что в России все – овцы, которых либо резать, либо пасти, и начнут аплодировать, когда очередной генерал будет нагло врать под портретом г-на В.В.Путина.

Добиваясь контакта, вечного Ивана-дурака (Алексей Чадов) фильм сначала посадил в чеченский плен, а потом провел по максимуму кругов жизни. Сибирь, Москва, Питер, обратно Чечня. Ужасы войны, мафия, коррупция, безработица, нищета, "пьянство и блядство", обратно коррупция и ужасы войны, КПЗ. Впридачу к Ивану фильм посадил в плен Джона Ячменное Зерно (Йен Келли), добавившего затем Европу, бюрократию, мафию масс-медиа и нищету политкорректности. Захватывая максимум внимания, "Война" поставила не на рассудительный эпос, а на драматические подробности и позволила себе выдать все вышеназванное не широковещательно, а фрагментарно, короткими анекдотами. Вполне достаточно для понимания, что кто-то - "новый русский", как он им стал и чем живет, когда в провинциальной церкви этот "кто-то" не может запихнуть в щель для пожертвований толстую пачку долларов, поскольку сложил ее пополам. Доказывая свое право на существование, фильм рассмотрел, какие именно бело-зеленые с черными ручками обшарпанные буфеты до сих пор населяют пятиметровое пространство кухонь "одной шестой" и какой спутниковой связью пользуются боевики.

Но на такой бурный поток разнородных подробностей и анекдотов в таком бурном темпе "Война" способна как раз за счет прямолинейности и однозначности главного, связующего анекдота. Джон хочет вызволить из плена свою невесту, но не может. Иван может и делает нехотя, по натуре. Тип "надежной опоры", "товарища по оружию" разрабатывался культурой повсеместно и постоянно, от "Слуги двух господ" до "Конька-Горбунка". "Война" выдержала его в условиях, максимально приближенных к хронике. Но потому и нет "мирных чеченцев", что они действию не нужны. Они стали бы отклонением от главной линии, от совершения подвига. Потому и не сказано прямо, чего Иван снова поперся в эту дурацкую Чечню. То ли от скуки – "проехаться на шару", то ли от никомуненужности – "иди-грузи мешки на пристань", то ли из жажды мести боевику Гугаеву, то ли из жалости к англичанину Джону.

На самом деле этот "конек-горбунок" просто нежизнеспособен, если не сотворит чудо, не совершит подвиг, не добьется, короче, результата, действуя самостоятельно. Фильм предпочел политкорректности такую самостоятельность, такое элементарное чувство собственного достоинства, которое способно пронизать и высветить максимум кругов жизни на сегодняшней "одной шестой". Потому и условности ближе к финалу становятся демонстративными: достоинство фильм в конце концов предпочел даже в ущерб хроникальности. По откровенной демонстрации киношного мастерства во время сплава по горной речке и обороны аула с вертолетной атакой ясно, что сам фильм подразумевает: вне кино все бы там навернулись, без исключения.

Чистый жанр не допускает сомнений, иначе он нечистый. Столь демагогической кое-кому "Война" кажется оттого лишь, что образчики жанра – редчайший случай в нашем стабильно убогом кинематографе. Так же любые нормы, мораль, чувство чести, элементарное соблюдение правил игры исключительны в нашем стабильно убогом, закомплексованном, инвалидном общественном сознании. На этом фоне "Война", наоборот, может быть проявлением подлинного свободомыслия. Она с экрана диктует норму поведения в ситуации, которая по жизни еще не разрешена, диктует опережающе, как нечто само собой разумеющееся. Просто чтобы подобное поведение само собой разумелось, нужен именно этот плен, именно этот Гугаев, именно этот Джон со своей невестой и лишь одно точно такое стечение обстоятельств, какое показано.

Недостатки жанра, конечно, лишь в продолжении его достоинств. Лишь высокохудожественные произведения могут подействовать, не взирая на обстоятельства, могут обнаружить те силы, которых сам зритель в себе не знает, и не приободрить комплексы с инвалидностью, а излечить их – как раз благодаря сомнению в собственной правоте. Ведь, что ни говори, сомнительно, например, что военное дело вообще следует воспевать. В последние сто лет мы весь мир проиграли, как раз потому что все время так или иначе воюем, живем в "окопном быту". С другой стороны, ежели воевать – это наше коренное, посконное, ежели на "одной шестой" господствует жажда смерти, на кой черт тогда личная честь? Перед смертью все равны.

Тем не менее, "Война", зная свое место, занимает его даже не по праву, а под аплодисменты. Не виновата она и в том, что до высокохудожественности сегодня тут – как до дверцы.

Текст: Екатерина Тарханова