Это было 20 лет назад — фильм «Кандагар» Мохсэна Махмальбафа о власти талибов в Афганистане

В 1978 году прошла Иранская революция, которая принесла в страну западное искусство, в том числе кино. Если большинство режиссеров на заре кинематографа ориентировались при создании фильмов на театр или живопись, то у иранцев такой возможности не было. Так, глава новой иранской волны Аббас Киаростами («Вкус вишни», «Крупный план») опирался на поэзию и музыку, а Махмальбаф выбрал журналистику. Он, как и последователь Киаростами Джафар Панахи («Офсайд», «Такси»), выбрал метод псевдодокументального кино: непрофессиональные актеры играют сцены из жизни. Так же работали итальянские неореалисты (Витторио де Сика, Джузеппе де Сантис, Роберто Росселлини), которые тоже снимали на натуре беглой камерой. Цель у итальянских режиссеров и иранских одна: своими словами показать социальные проблемы общества, о которых не принято (или запрещено) говорить. Но иранские режиссеры, в отличие от европейских, не могут выражаться прямо, им приходится использовать эзопов язык (существовавший в СССР, а ныне живущий в Китае), где смыслы спрятаны в молчании, во взглядах, в не показанном и крохотных деталях.

Кадр из фильма «Кандагар»

«Кандагар» — это попытка гласности, очень острое кино, в котором сокрыто рассуждение о воле к жизни и надежде. Журналистка Нафас (Нелофер Пазира) возвращается в захваченный движением «Талибан» (запрещенная в РФ террористическая организация) Афганистан, так как получила от сестры письмо: она планирует совершить суицид во время ближайшего затмения. «Кандагар» совмещает в себе структуры двух литературных жанров: путевых записок и романа в письмах, где герой подчеркивает все как бы невзначай и в мыслях обращается к кому-то. Так и поступает Нафас, которая на диктофон наговаривает все, что может подбодрить сестру, возродить в ней желание жить. Но между кино и литературой есть одно важное отличие: хотя история идет как бы от лица главной героини, в фильме много сцен, которые она не могла увидеть. Этот авторский взгляд придает картине документальность, позволяет Махмальбафу показать все прямо: как детей учат не трогать игрушки (они могут быть минами), мальчиков готовят стать террористами, а ООН фотографирует беженцев, дает им деньги и посылает их обратно на родину. Итальянские неореалисты отделяли документальное кино от игрового, а Мохсэн Махмальбаф их намеренно смешивает, потому что его реальность нельзя показать по-другому. Он снимал «Кандагар» секретно в лагере беженцев Ниатак, роль доктора без образования сыграл настоящий террорист, а большая часть людей в фильме играют самих себя. Жизнь — это идеальная книга для режиссера, который вырезает из нее нужные слова и иллюстрации.

Для путешествия вглубь Афганистана Нафас временно становится женой одного из мужчин, который вместе с огромным семейством возвращается домой. Героине приходится спрятать лицо под чачваном (паранджа с сеткой у глаз вместо прорези). Казалось бы, что она вместе с другими потеряла свою женственность, но ткань и религиозные законы не могут все уничтожить. На привале женщины красят друг другу ногти, надевают на руки цветные звенящие браслеты и красят губы, не снимая верхней одежды. Эта невероятно живая сцена подчеркивает сюрреалистичную жизнь Афганистана, где по пустыням бродят одноногие мужчины, которым с вертолетов скидывают протезы. Нафаз говорит, что никогда не была в женской тюрьме, не объясняя, что имеет в виду. Но небольшой диалог с доктором дает подсказку. Они рассуждают о причинах жить для людей: «…для женщины, живущей под покровом, — надежда в дне, который она увидит». Женская тюрьма — это чачван, где клетка сетки напоминает прутья. Но для Мохсэна Махмальбафа «Кандагар» — это не только история об афганских женщинах, но и трагедия страны. Поэтому в начале и конце фильма зритель видит затмение, будто смотрит на солнце через дырочки в ткани. Тьма спустилась на землю, но солнечное затмение пройдет, оно кратковременно.