Рецензия на фильм «Время прощания»

Неслучайно единственным человеком, который многое вынес из "Времени прощания" /Temps qui reste, Le/ (2005), оказалась Жанна Моро. Нужно быть Жанной Моро, чтобы, думая, что выносишь, внести в кино то, чего там не ночевало. "Люди постоянно говорят о счастье, но оно сводится к удаче. Смысл имеют лишь разные радости – знание, что значит холод, жара, тени, свет", – вставляет она. После "Времени прощания" возникает четкая уверенность, что Франсуа Озон таких знаний не имеет. Мало того, после фильма возникает четкая картина, как сам Озон относится к умирающим.

Смерть он, может, и видел невольно, поскольку который уж раз избегает показывать мертвецов, но, когда в его жизни кто-нибудь начинает умирать, зуб даю – тут же делает ноги. Кто бы то ни был, при вести об умирании Озон тихо отползает на заранее подготовленные позиции, сказывается больным-занятым, не навещает ни разу до самого конца и не приходит на похороны. Пусть картинка окажется поклепом, но кино он про это снял – про себя, любимого, который никогда не умрет. Ведь нужно просто не представлять себе свою смерть, чтобы столь явно придумать столь всеобъемлющую пошлость.

"Что, если бы мне, не дай бог, сказали?"… – ну, пусть говорят неотразимчику Мельвилю Пупо. "Что бы я стал тогда делать?" – ну, пусть Пупо будет богатый, знаменитый, голубой. "Уж точно не возиться с анализами, операцией, химией, экстрасенсами, морфием, хосписом, которые все по-разному у всех", – ну, пусть будет четвертая стадия рака, причем неважно, чего. "Бросил бы я первым делом работу, бросил бы потом родственников, бросил бы следом секс", – после откровенной склочной сцены с любовником Пупо со смертным диагнозом в любом сортире в подвале любого гей-клуба вдруг становится чистый-чистый, будто всегда таким был, что и требовалось доказать. Единственное, что Озон, кстати, знает досконально – как выглядят подобные сортиры.

"Потом бы куда-нибудь уехал", – к бабушке, к бабушке, должен же кто-нибудь пожалеть. "А разве я сам не вправе жалеть себя?" – и Пупо вспоминает детство на уровне "как мальчишки впервые поцеловались" – ах, черт возьми, трогательно! – "как они писали в церкви в чашу для омовения рук" – ах, черт возьми, весело! "Но потом я обязательно сделал бы что-нибудь хорошее", – как рояль из кустов, Пупо подвертывается девица с бесплодным мужем, он делает им ребенка и оставляет ему все, что накопил. "А под самый конец я со всеми бы помирился", – слегка усохший Пупо засыпает на пляже рядом со здоровыми, богатыми телом купальщиками. "Но разве такой самый лучший, самый добрый, самый веселый, самый трогательный способен умереть?" – да никогда, ангел ты наш.

На первый взгляд, в фильме есть "простая смерть" и нет слезливых сантиментов. На второй – там только они и есть. Не в кадре, но в последовательности кадров. Для своей темы Озон выбрал самые тривиальные ходы мысли, что делает ее чистым умозрением, причем, примерно шестилетнего ребенка. Недаром единственное "абстрактное" рассуждение – пример с "шестилетним" воспоминанием, когда папочка заявляет в лесу про кролика-доходягу: "Таков закон природы". Недаром единственный "личный" момент при разговоре с бабушкой ("Почему ты рассказал именно мне? – Потому что ты тоже скоро умрешь") – мелкая месть, детская жестокость, желание обидеть. Больше ничем личным фильм похвастать не может, и вытягивают его действительно только Жанна Моро да немножко – Валерия Бруни Тедески.

Но обе они – на другие темы. Одна – про радость жизни, другая – про горесть жизни. И красавице Бруни Тедески достаточно одного скукоженного взгляда, чтобы ее героиня оказалась собой – подурневшей и обнаглевшей, и беззащитной, и старой в молодые годы от отсутствия ребенка.

Про смерть как тему Франсуа Озона после фильма думать не хочется, просто чтобы не позориться. А ему хватает стыда вспоминать в связи с ним "Земляничную поляну" /Smultronstallet/ (1957). Он бы еще вспомнил "Жить" /Ikiru/ (1952) Куросавы или "Слово" /Ordet/ (1955) Дрейера, или "Фильм Ника "Молния над водой" /Lightning Over Water/ (1980) Вима Вендерса и Николаса Рея.