Рецензия на фильм «Это Эдик» – о неожиданном взлёте и моральном падении детского писателя Эдуарда Успенского

Одну простую сказку, а может, и не сказку, а может, не простую, хотим вам рассказать. Но вот проблема: в последние годы история знаменитого детского писателя Эдуарда Успенского превратилась в настолько отталкивающую компиляцию желтушных заголовков, что идею этой сказки не поймёт ни взрослый, ни карапуз. Может, кто-то из толпы самонадеянно выкрикнет вечную сентенцию о вреде денег и славы — универсальный приём в любом споре о сложной селебе, — и будет таков. Но путь советского автора куда сложнее, витиеватее: не сказать что он не вписывается в готовый шаблон эдакого славянского «Гражданина Кейна», но предпосылок и первопричин для внутренних конфликтов в его истории значительно больше, чем кажется. Прямо как в произведениях самого классика: с современной позиции — простых детских историях, в контексте советской идеологии — бунтарских антикоммунистических рассказах, где друзей ищут по объявлению, а не на работе, и счастливо живут без родителей в трансценденто инфантильном Простоквашино.

Первые кадры после фрагмента с дочерью писателя (интервьюер Роман Супер спрашивает, что она почувствовала после смерти отца, и получает лаконичный честный ответ: «Ничего») демонстрируют создание жуткой куклы Успенского. Руки в перчатках по деталям собирают человечка: сначала голова, затем туловище, а поверх — костюмчик с галстуком в горошек. Екатерина Визгалова в своей рецензии не зря проводит параллели с историей Франкенштейна: авторы воскрешают не только персонажа (что забавно, используя его для чревовещания — прямо как героя шоу «Спокойной ночи, малыши», в один из выпусков которого затесался сам Успенский), но и нелицеприятные воспоминания о нём. И то, что сцена следует за откровением Татьяны, актуализировавшей разговор о связи творчества и личности, как бы подразумевает взаимосвязанность двух этих эпизодов: где появляется истина, ранее не раскрытая правда, там возникает и переосмысление.

Кадр из фильма «Это Эдик»

Парадоксы «Эдика» начинаются уже с позиционирования. Формально режиссёром числится Иван Проскуряков — давнишний коллега сценариста и продюсера Романа Супера. Так, в предыдущем их фильме «С закрытыми окнами» постановщиком, напротив, выступал последний, а Проскуряков ограничился функциями монтажёра. Здесь, что забавно, ситуация в некоторой степени (и, возможно, неосознанно) рифмуется с историей Успенского: первое имя в титрах с двумя регалиями досталось Суперу, тогда как второе, несмотря аж на пять ролей (от аниматора до оператора), — его напарнику. Когда-то главный герой этой истории судился за права на Чебурашку и Гену с Леонидом Шварцманом — создателем анимационных персонажей, обеспечившим им культовый статус. Выиграл в процессе, как ни странно, писатель, и деньги со славой достались человеку, почти не причастному к постановке мультипликационной классики. В некоторых текстах про «Эдика», кстати, по ошибке фильм приписывают одному лишь Суперу — вполне себе, согласитесь, показательный момент.

И дело даже не в авторитетной фигуре журналиста, который за три фильма (если считать один из первых документальных опытов «На кончиках пальцев») прошёл путь от сухой телевизионной публицистики до эмоционального сторителлинга, использующего реальность лишь в качестве каркаса для разговора о наболевшем. Скорее в том, что три работы, к созданию которых он причастен, идеально складываются в единую вселенную о взрослых детях, обезображенных травмами юности. «На кончиках пальцев» об этом говорил буквально: главная героиня — женщина с «синдромом бабочки», чей недуг законсервировал её тело в состоянии измученного ребёнка. «С закрытыми окнами» двигался скорее в сторону социальную: сюжет о молодой звезде хип-хопа, дерзком и богатом Децле, по итогу становился грустной эпитафией несчастному инфантилу, падшему жертвой родительских амбиций и правил шоу-бизнеса.

Кадр из фильма «Это Эдик»

«Это Эдик», можно сказать, завершает (или только зачинает?) авторскую трилогию об утраченном детстве. Причём, что забавно, становится таким же произведением по наитию — фильмом, появившимся случайно, но к месту. «На кончиках пальцев» Супер написал, когда отправился на очередной рутинный репортаж. Картина про Децла возникла только после смерти музыканта — на фоне ревизии его творчества. А «Это Эдик» мог бы не состояться, не попади в руки Супера биографический очерк финна Ханну Мякеля про жизнь писателя. Подобные обстоятельства идеально передают дух времени, в котором творят Иван и Роман: эпоху быстрой информации и таких же быстрых, новых сведений, способных раскрыть личность с другой стороны. Эпоху правды и постправды, разговора о домашнем насилии и нелюбви. Наконец — разрешения одного из главных пушкинских вопросов совместимости гения и злодейства.

Сравнение с «Гражданином Кейном» в первом абзаце неслучайно: как и Орсон Уэллс, Проскуряков с Супером ищут истоки травмы в детстве. В случае Успенского надлом происходит из-за ненависти матери и его ожесточённого противоборства с советской конъюнктурой. В глазах документалистов история великого отечественного сказочника сравнима с путём рок-звезды, плюющей на законы и локальные тусовки, обласканные властью. Тщетно дожидающийся публикации и, словно Дон Кихот, сражающийся с социалистическими мельницами, Успенский предстаёт эдаким героем-романтиком — бесславным и бескомпромиссным мечтателем, вечным андердогом, неожиданно для всех ставшим любимцем публики.

Кадр из фильма «Это Эдик»

Типаж человека-вопреки в фильмографии Проскурякова и Супера тоже не нов. В этом контексте интереснее скорее размышлять о разоблачении фантазий, превращении психически нестабильного гения в полную противоположность самого себя: расчётливого жестокого дельца, в чьём сердце нет места любви и эмпатии. Трансформация куклы лишь подчеркнёт явные акценты: милый игрушечный Успенский превратится в жуткого старика из фильмов ужасов, запертого в собственном израненном сознании и обречённого на презрение со стороны близких. Ни одна брошенная фраза не подчеркнёт моральное падение так тонко, как это сделает рука Проскурякова. Из всех прочих интервьюируемых его Эдик, половину фильма проводящий в сюрреалистичном кошмаре из зарисовок собственной жизни, — возможно, самый ненамеренно искренний. Потому что слова, в отличие от ужасов подсознания, всегда можно сгладить, направить в компромиссное русло. Наконец, просто промолчать.

В противовес проскуряковской гипервыразительности Супер ставит дотошную журналистскую стилистику. Участвуя в разговоре не просто как риторический вопрошатель (обычно все реплики интервьюера вырезают на монтаже), а как представитель одного из поколений, выросших на литературе Успенского, он всё равно далёк от разоблачительного пафоса. Про злодеяния писателя можно узнать из Википедии — потратите в четыре раза меньше времени. В «Это Эдик» вместо мотива расследования главным оказывается совсем другой. А именно — мотив озвучивания, оглашения, резкой противоположности вечному умалчиванию, свойственному нашему постсоветскому обществу. Об этом же, кстати, недавно размышлял и Иван И. Твердовский в «Конференции» — фильме о жертвах теракта на Дубровке, которые собрались в треклятом театре, чтобы разбередить уже зарубцевавшуюся рану, — но по итогу уходил больше в сторону открытых вопросов и многозначных пауз.

Кадр из фильма «Это Эдик»

У Проскурякова и Супера пауз и открытых вопросов в принципе не существует. Есть лишь, как на ладони, история жизни и смерти, славы и бесславия и тысячи других антонимичных пар. Рассказывая об озлобленном аутсайдере, который отдал дочь в секту и поругался с коллегами, обратил своё наследие в чистую коммерцию, да и сам обратился в Скруджа Макдака, разве что без бассейна с деньгами, документалисты ведут себя предельно манипулятивно: заставляя интервьюируемых, как детей, дурачиться со снежками, сидеть в шляпах из газет и эффектно вылезать из-под одеял. Правда, намеренно оставляя все требования за кадром: «Стоим! Стоим и смотрим в камеру», «Переложите его [снежок] спокойно. Без кидания. Ага, и оставьте в руке». Эта квазисказочная атмосфера разоблачает саму себя, отображая авторитарный мир закулисья и мрачную сторону любой сказки. Равно как и сказок Успенского, в которых, если присмотреться, полно трагических автобиографических эпизодов: от дяди Фёдора, покинувшего родителей для вольготной жизни в Простоквашино, до клоуна Ивана Бултыха, лечащего детей смехом.

«Это Эдик» по форме не то чтобы новаторский: напротив, вполне себе конвенционально снятый документальный фильм о противоречивой личности, в плане эмоциональности и откровений даже уступающий предыдущей работе дуэта. Но игнорировать его важность в контексте отечественной культуры — значит чванливо сетовать на то, что мы это уже слышали в жутких репортажах и новостях. Нет, не слышали. Собранный по выкрикам из «Пусть говорят» и скандальным заголовкам, образ Успенского теряет главное — человечность и личностную трагедию, тем самым переставая быть несчастным голосом поколения, росшего в окружении жестокости, цензуры и конформизма. Никто не собирается делать из него мученика и уж тем более оправдывать, однако понять не только чужие, но и свои собственные болячки мы можем лишь одним образом: прислушавшись, проникнувшись и хотя бы на секунду замолчав, чтобы в бесконечном потоке сплетен и грязи услышать неуверенный и честный шёпот жертв. Ведь история Эдика — мальчика в теле больного злого старика — это прежде всего меланхоличная повесть об атрофированности чувств, при которой заветный Rosebud не вспомнится даже при смерти, а уже потом — кино о бремени великого художника.