Я закрываю зонтик свой, в нём снов и сказок больше нет: рецензия на фильм «Сказка» Александра Сокурова

В монашеской келье лежат Иисус и Сталин. Иосиф Виссарионович будто бы сквозь сон жалуется на голод, затёкшие руки и ноги, на то, что ничего не ест, а вес всё набирает. Но быстро приходит в себя, говорит Сыну Божьему, что тот бездельник и пора бы вставать, тем более что и смердит уже. Не дождавшись подъёма, Сталин выходит из кельи, у дверей ждёт Черчилль. Только что рядом стоял Муссолини, где-то неподалёку прогуливается Гитлер. Так на экране впервые появляются главные герои «Сказки», последнего (по состоянию на весну 2023 года) фильма Александра Сокурова.

Анекдотом это кажется только в пересказе, с первого же взгляда становится понятно, что всё всерьёз. Не в последнюю очередь благодаря тому, что действие происходит будто бы внутри объемной гравюры условного Пиранези. Тихими голосами, каждый на своём языке, некогда могущественные лидеры, а ныне неприкаянные сущности смутной природы, они переговариваются о том о сём, время от времени цитируя то самих себя, то мировых классиков. Актёров в фильме нет, благодаря обилию архивных съемок и пока не раскрытой технологии давно умершие политики «играют» самих себя в очень нестандартно анимированных декорациях.

Кадр из фильма «Сказка»

Несмотря на то что «Сказка» — кино чрезвычайно медленное, оно состоит из миллиона самых мелких деталей, ускользающих подробностей существования в небытии, среди которых сложно вздохнуть без усилия. Здесь будто бы нельзя говорить о техническом совершенстве или несовершенстве, это не укладывается в рамки современного кинематографа. На подобные проекты обычно ставят мало что значащие метки «видеоарт» или «экспериментальное» и откладывают куда подальше, особенно легко ярлыки навешиваются на дебютантов или андеграундных режиссёров, но в случае со «Сказкой» неизбежно спотыкаешься о фигуру автора.

Кадр из фильма «Сказка»

Александр Сокуров — признанный в мире даже более, чем в Отечестве, автор, лауреат всех возможных и невозможных премий. «Русский ковчег» — современная классика, его фильмам признавались в любви как тысячи зрителей на родине, так и западные интеллектуалы от Сьюзен Сонтаг до Даррена Аронофски, не говоря уже об Ингмаре Бергмане. Все предыдущие уже более чем 40 лет карьеры Сокуров снимал пусть и сугубо авторское, но всё же конвенциональное кино, как минимум с живыми людьми. В «Сказке» же происходит что-то невероятное: дипфейками это не назвать, от традиционной анимации или монтажной хроники фильм тоже далек. Технология не то чтобы секретная, наверняка профессионалы рано или поздно поймут, что к чему, однако как ближайший ориентир на ум приходит только Петер Черкасски, но он занимался именно коллажным препарированием архивного кино, а не перемещением мировых лидеров в выморочный сон Бога.

Бог по Сокурову, конечно, существует, но он нас, как Александр Николаевич говорил в интервью, оставил. Муссолини, впрочем, уверен, что Господь просто боится, в то время как Гитлер с Иисусом удивляются, как самоубийцу отправили куда-то кроме ада, и надеются на скорейшее разрешение недоразумения. Сталин же богохульствует похлеще всех остальных, вместе взятых, но именно на его словах Вседержитель краем глаза выглядывает за Врата, возле которых столпились герои, ожидая выхода из нигде. Никто их, конечно, никуда не выпустит, а потому они продолжат обсуждать, кто правильнее понимал Ленина, как евреи (или нацисты, или коммунисты, или капиталисты) всё испортили, а главное, чем это всё время пахнет. Пахнуть в таком месте может только мертвечиной.

Кадр из фильма «Сказка»

Ближе к финалу персонажи двоятся, троятся, все вместе выходят на трибуну безразмерного здания, напоминающего одновременно и Колизей, и Мавзолей, и проект московского Дома Советов. А под ними толпа, бушующая, жуткая, страшная — возможно, одно из лучших изображений людской массы, что только было в кино. Только с толпой, только с бескрайней ордой, одновременно ликующей и несчастной, они чувствуют себя нужными, поодиночке же — жалкие, зацикленные на себе старики, которым нечего сказать ни себе, ни друг другу. Разве что Черчилль время от времени интересуется королевой и женой Клементиной, но и только.

Велик соблазн рассказывать о фильме посредством непрерывного пересказа отдельных сцен и цитирования реплик героев, которые рано или поздно обязательно напомнят историю вроде «заходят как-то в бар грузин, немец, итальянец и англичанин, а бармен им и говорит, чтобы те шли куда подальше». Это верный способ избежать пусть заведомо ошибочной, но всё же определённой трактовки показанного. Но как один из ключей можно попробовать взять даже не название — как может показаться, странное и неуместное слово «сказка», — а музыку, детское стихотворение на финальных титрах: «Я закрываю зонтик свой, в нём снов и сказок больше нет, и над засохшею землёй блестит, дрожа, рассвет». Сказки в зонтике носил Оле-Лукойе, маленький человечек, показывающий детям сны. Хорошим детям — хорошие, плохим — никаких. Про ночные кошмары речи у Андерсена не было, но, с одной стороны, вполне вероятно, что мы все гораздо хуже любых плохих детей, с другой — может быть, и сон не наш, а, например, Бога, который оставил нас не из страха или обиды, а просто задремав. Мы же здесь случайные свидетели, которым повезло встретить Оле-Лукойе Сокурова.

«Сказка» — произведение безусловно новаторское, об этом пишут почти все рецензенты, и смелости Сокурова мог бы позавидовать любой из номинантов Локарно или Роттердама. Но тематически картину можно назвать разве что постскриптумом к «тетралогии власти»: «Молох», «Телец», «Солнце», «Фауст». Кроме того, та же проблематика затронута и в документальном «И ничего больше» о союзниках, и в короткометражной «Сонате для Гитлера» — фильмография Сокурова огромна, а тема неисчерпаема. Старые песни о главных власть предержащих получают новые и новые аранжировки, какое место среди прочих займёт именно эта, будет понятно только через несколько лет. А пока можно послушать жуткую песню-сказку Оле-Лукойе, заглянуть немного за край искусства: в конце концов таких возможностей у нас не то чтобы много, каждая на вес золота.