«Люди сегодня мечутся по земному шару, надеясь найти место, где им будет мило и спокойно. И ошибаются. Уехав из страны, где они родились, где все им известно, погрузившись в другой социальный бульон, эти люди обречены на глубокие разочарования и печали», – признается Отар Иоселиани.

На Нью-йоркском кинофестивале в Линкольн-центре я стал свидетелем поучительной сцены. Отар Иоселиани стоял у входа в зрительный зал и грустно курил, поскольку внутри курить нельзя ни под каким соусом. На него никто не обращал внимания. А рядом пронесся вихрь, освещаемый вспышками фотокамер. Это с показа вышел блистающий кукурузной улыбкой Уоррен Битти, облепленный поклонницами и папарацци. Творец «Листопада» и «Пасторали» поднял брови: кто это? Я назвал имя. Он покачал головой: не знаю. Я почему-то уверен, что и американский суперстар не знает грузинского маэстро. Голливуд и европейский арт-хаус – вещи столь же несовместные, как виски и «Киндзмараули». Впрочем, пусть будет и то и другое – пусть голливудский режиссер и мастер авторского кино идут к зрителю каждый своим путем. Недавно 72-летний Иоселиани снял картину «Сады осенью» /Jardins en automne/ (2006), которая вошла в конкурсную программу I Международного кинофестиваля в Риме. Накануне этого события с маэстро встретился корреспондент «Итогов».

-- Никогда ничего реального нет за всеми сюжетами, которые я предлагаю вашему вниманию.

-- Неужели все придумали? Не может быть! Признайтесь, какая-нибудь заметка в газете навела на идею или знакомый рассказал похожую историю.

-- Ну, их все время снимают со своих постов, этих министров разных, в том числе и в нашей благословенной стране.

-- Какую страну вы называете «нашей благословенной»?

-- Бывший шикарнейший Советский Союз.

-- А я думал – Францию… Там министров снимают сплошь и рядом.

-- Да, чехарда наблюдается. Но не в этом дело. Их, министров, снимают с постов, они вдруг очухиваются, и, конечно, у них начинается совсем не такая жизнь, как в моем фильме. Никогда снятый с высокого поста чиновник не станет садовником, как Венсан, которого играет Северин Бланше. Но по прихоти воображения мы можем нафантазировать жизнь любого человека. Главное, эти люди, занимающие высокие посты, впустую теряют много времени, и наверстать им его бывает очень тяжело. Только уйдя со службы, они начинают жить.

-- Вы считаете, что высокопоставленный служащий, крупный чиновник не может жить полноценно?

-- Человек, который выполняет бюрократические функции и наслаждается ими, не живет. Крошка Цахес очаровывал всех своим отвратительным присутствием, а потом выяснилось, что это просто уродец, и больше ничего. Но нормального человека жалко, когда он ведет бессмысленную жизнь. Собственно, в этом и смысл придуманной нами притчи: до какого-то момента человек не жил и вдруг стал жить. Но жизнь заключается вовсе не в сплошных наслаждениях, а в том, чтобы начать себя ощущать дышащим, страдающим и веселящимся человеком.

-- Вы всегда стремитесь вывести на экран неизвестных актеров. Не исключение и новый фильм: узнаваемы лишь вы сами в роли странного типа по имени Арно и, с некоторым усилием, Мишель Пикколи в уморительной роли заботливой мамочки министра. Как вы его уговорили на такое перевоплощение?

-- Мне нужно было найти даму в современной Франции, обладающую высоким классом, благородными качествами. Их осталось совсем немного. Я хотел пригласить на эту роль Нарду Бланше, которую и прежде снимал, но она вдруг заболела. Если нет под рукой рыбы, то и креветка сойдет. Я не думаю, что Пикколи играет лучше, чем Нарда. Но во всяком случае у него есть статус и стиль. Я совсем не разделяю восторгов прессы: ах, как замечательно он сыграл даму. Актер надел маску, как и полагается. Когда мы его первый раз сфотографировали в парике, Мишель воскликнул: «Боже мой! Как я похож на мою маму!» Я не вижу ничего экстраординарного в его перевоплощении.

-- А другие актеры? Кто они?

-- Люди, никогда ранее не снимавшиеся в кино. Играют просто замечательно. Ведут себя правильно, прекрасно вписываются в общую стилистику. Но поскольку во Франции все одержимы поклонением знаменитостям, то и дело слышишь: «Как Пикколи сыграл бабу, ах-ах!» А он просто милый и чудный человек, как и все мои остальные товарищи, которые со мной работали.

-- Одна из заметных линий фильма – иммигрантская. Африканцы оккупируют квартиру министра, располагаясь в ней вальяжно, как дома. Можно ли считать этот эпизод вашим вкладом в тему экспансии третьего мира, создавшей кучу проблем для Франции и для Европы в целом?

-- Люди сегодня мечутся по земному шару, надеясь найти место, где им будет мило и спокойно. И ошибаются. Уехав из страны, где они родились, где все им известно, погрузившись в другой социальный бульон, эти люди обречены на глубокие разочарования и печали.

-- А есть ли в теме бегства отзвук вашей личной судьбы? Вы ведь и сами эмигрант.

-- Я никакой не эмигрант! И никогда им не был. Я просто уехал из страны, где стало невозможно работать. Кинематограф в нашей бывшей процветающей кинематографической державе закрылся.

-- В процветающей кинодержаве вам постоянно вставляли палки в колеса.

-- Да, было очень весело. Если бы мои фильмы не запрещались, меня можно было бы отнести к числу мерзавцев. Но когда твои фильмы запрещались, ты попадал совсем в другую категорию, оказывался в компании Аскольдова, Тарковского, Панфилова, Параджанова. В то же время надо признать, что нам давали возможность довести фильмы до завершения. Наши редакторы в Госкино тоже были раздавлены цензурой. Между нами и ними существовало уважительное понимание. Мы были под одним прессом. Отдельные мерзавцы любили держать и не пущать, но таких было очень мало. Фильм Аскольдова «Комиссар», начисто запрещенный, обожали все редакторы. Они прибегали и говорили: «Ах, какой фильм, мы его, конечно, запретим, но посмотри обязательно, какая прелесть». Дмитрий Шостакович, входя в присутственные места, держал руку в кармане. Она была сложена в кукиш. Отсюда и пошло: кукиш в кармане. Шостакович был боязливый, чуткий и ранимый человек. Как многие из нас. Но кукиш в кармане держал. Особенность эпохи.

-- При всем при том существовало выдающееся грузинское кино. Художественное явление мирового значения. Сейчас даже следов не осталось, все кануло в историю…

-- А знаете почему? Кинематограф субсидировался государством, поскольку было определено, что он служит инструментом пропаганды советского образа жизни. Но когда на горизонте появился Горбачев со своими безумными идеями о том, что можно все перестроить и тогда наступит счастье на земле, необходимость в такого рода пропаганде отпала. Тут же закрылся кран субсидирования. Сегодня кран вновь приоткрыт, но помимо отважных, тонких, серьезных, метафизических размышлений о жизни субсидируются всякие безобразия. То, что сегодня делается в российском кино, направлено на копирование отвратительной стратегии Голливуда по созданию сказок. Сказки были у нас и раньше: «Свинарка и пастух», «Трактористы», «Сказание о земле Сибирской», в общем, всякая дрянь. Серия бесчестных поступков людей, создававших легенды абсолютно по голливудской схеме. Легенды отличаются от великих мифов, таких как «Илиада» и «Одиссея», тем, что не имеют ни малейшего отношения к реальности. Социалистический реализм – описание того, чего нет на свете, но хорошо бы, чтобы было! В этом смысле советское кино и Голливуд смыкались. Вы никогда не увидите голливудский фильм, где герой все проигрывает.

-- Сейчас уже есть такие фильмы. «Красота по-американски» /American Beauty/ (1999), например. А может, Отар, тут дело в том, что кино всегда разделялось на два типа – коммерческое и арт-хаус.

-- Арт-хаус называют еще авторским кино, причем этот термин употребляется полупрезрительно. Как бы ненастоящее кино. Как будто бывает другое! Или ты делаешь свое, авторское кино, или это не кинематограф, а макаронная фабрика, конвейер, и авторское начало тут ни при чем. Когда Андрей Кончаловский снимал в Америке фильмы, ему давали большие деньги, чтобы он не привносил свое «я» в процесс производства. Снимается боевик со Сталлоне, а он вдруг вылезает с творческими идеями, мешает продюсерам зарабатывать.

-- На том фильме со Сталлоне, «Танго и Кэш» /Tango & Cash/ (1989), Кончаловский и сломался, Голливуд его фактически отверг. Кстати, видели его новый документальный фильм, воспевающий Гейдара Алиева?

-- Вы многого от меня требуете, я такие вещи не смотрю.

-- Отар, вы живете во Франции, ну пусть не в эмиграции. Меня продолжает изумлять, где и как вы находите деньги на ваше кино.

-- После Второй мировой войны во Франции установили правило поддерживать кинематограф, который относится к духовным ценностям нации. Французы понимают, что хрупкое, не очень крепко стоящее на ногах искусство требует опеки. Правда, государственные авансы составляют там не более четверти бюджета фильмов. Но все-таки это важно. В комиссиях сидят люди, рассматривающие проекты. Каким-то фильмам даются деньги, каким-то – нет. Эти люди считают, что фильмы, которые делает ваш покорный слуга, финансово абсолютно нерентабельны. Хотя комиссии стали немножко коммерциализироваться, остаток совести у них есть, и они меня поддерживают. А потом мы ищем сопродюсеров во Франции, Италии, Швейцарии. В Германии искать бесполезно, там все американизировано.

-- А в России? Здесь сейчас гуляют немалые денежки.

-- Когда положение с финансированием «Садов» стало безвыходным, я обратился за помощью в Агентство по культуре и кинематографии, к Швыдкому и Голутве. Я им сказал: ребята, мне надо картину снять, а денег нету. Россия мне очень помогла. Может, сказались угрызения совести: все без исключения мои тогдашние картины запрещались. А может, кинематограф, который я делаю, кому-то еще нужен. Поскольку там не поморщились, посмотрев мою последнюю работу, есть надежда, что мы будем сотрудничать и в будущем. Без России стало снимать кино очень трудно.

-- Не могу вас не спросить, как вы расцениваете конфликт между Россией и Грузией?

-- Налицо истерика, безобразие и безответственность. Поймали русских шпионов в Грузии – смешно. Агенты ГРУ рыщут по всей Европе и во всем мире, все знают об этом. Зачем ловить? Я не думаю, что дело дойдет до крови. «Кавказ подо мною…», «Не пой, красавица, при мне…». Если же это произойдет, Россия потеряет еще один кусок своей души, своего сердца. Хотя уже набезобразничали сильно. Быдло, выгнанное из Абхазии, бродит по улицам Тбилиси, города, в котором мы оказались в меньшинстве. Город заполонен деклассированными элементами. Архитектура та же, улицы те же, а народа уже нет.

-- А где грузинская интеллигенция – в подполье, в эмиграции?

-- Их осталось-то, боже мой, мало очень, интеллигентов. А где российская интеллигенция? Кругом быдло…

-- Не хотите про все это кино снять? У вас был когда-то фильм, где социальные реалии показаны на примере винзавода. Вся страна узнала себя в «Листопаде».

-- Там в одной лишь бочке было испорченное вино. И герой фильма боролся, чтобы оно не дошло до потребителя. А если снимать про то, о чем вы говорите… В принципе надо снимать «Гамлета».

-- У «певчего дрозда» были черты Гамлета.

-- Какой ужас, когда вас окружает ложь. Вот о чем «Гамлет». Принцу приходится погибнуть, чтобы узнать правду.

-- Вас устраивает жизнь во Франции?

-- Повторяю, я не живу во Франции, я живу в Тбилиси. Во Франции я работаю. Время от времени. Франция – комната, где я пишу сценарии, монтажная, где делаю фильмы. А в Тбилиси приходится разбираться со всеми делами. Там кипит жизнь.

-- А в Москве?

-- Мне там нечего делать, если только не премьера.

-- Новый фильм есть в проекте?

-- С мной такого не бывает, чтобы я быстро находил новую тему.